Родион Вереск

Машинист

В посёлке не было людей. Вероятно, все они уже были дома, смотрели телевизор или пили вечерний чай. Судя по освещённым окнам пятиэтажек, по неясным звукам музыки, чуть слышному хлопанью форточки, в домах происходила какая-то жизнь. А во дворе было по-зимнему тихо. Стоял апрель, но ещё холодный, особенно ближе к ночи. Под ногами рассыпался тонкий белый лёд пустых луж и хрустели тёкшие днём ручьи. Небольшие посёлковые дома стояли вплотную друг к другу, образовывая почти замкнутый квадрат, и в широкий просвет, разрывающий уют двора, был виден оранжевый закат. Как раз в той стороне был город, и как раз оттуда доносился лёгкий гул городских улиц, в полях гудели провода, и все эти звуки заглушал лишь журчащий во дворе люк канализации.
Перед тем, как войти в подъезд, Юрий Владимирович на минуту задержался. Ему показалось, что за холодной ширью полей слышен шум поезда. Действительно, было слышно что-то похожее на глухой перестук колёс. Там, ближе к городу, проходила железная дорога, и в очень тихую безветренную погоду можно было слышать, как постукивали поезда. Постояв немного и посмотрев на птицу, которая пролетела через яркую полосу заката, Юрий Владимирович вошёл в тяжёлую железную дверь подъезда. За лёгким скрипом и щелчком замка открылось чёрное сырое нутро парадной, с запахом плесени, сигарет и кошачьей мочи. Странно, почему совсем нет людей? Обычно в такие вечера можно наткнуться на гуляющие компании, которые иногда лучше обойти стороной, или же на очкастого соседа, выгуливающего собаку. А сегодня посёлок мёртв, только свет за красными шторами напоминает о том, что где-то, в завтрашнем дне, ещё продолжается жизнь.
Юрий Владимирович жил один. Его мать умерла 3 года назад, а старшая сестра Соня с семьёй жила в городе. Он ездил каждый день в город на работу и иногда заходил по вечерам к сестре. У неё были два мальчика-близнеца, очень на неё похожие, и Юрий Владимирович всегда приносил им какой-нибудь гостинец. Они любили его за это. Сегодня ему не удалось побывать у сестры. Работа задержала его, и, возвращаясь домой, он случайно заснул в маршрутке, чуть не проехав свою остановку.
В маминой комнате вечерние сумерки сковали молчаливые предметы, вот уже 3 года лежавшие на одном месте. Было почти совсем темно, но всё же последние лучи ушедшего дня и кусок светлого неба за окном делали всё каким-то белёсым – темнота была ещё седой, словно мамины густые волосы, пахнущие ухоженной старостью. Фонарь, светивший с другой стороны улицы, кидал на светлые обои большие жёлто-зелёные полосы и освещал запылившийся букет засушенных кленовых листьев, торчащих из глиняного кашпо. Они уже много лет висели на стене, и, когда была жива мама, она обновляла свой любимый кленовый букет, прикручивая к ветке пластилином свежие листья.
Юрий Владимирович не любил этот букет. Он выглядел как-то совсем искусственно, в нём не было никакой жизни, и мёртвые иссохшие листья рассыпались от ночного воздуха, сочившегося сквозь приоткрытую форточку.
Почему в это время шёл поезд? И это был точно пассажирский, судя по упорядоченному перестуку колёс. Куда он шёл? Откуда? Здесь никогда не ходили пассажирские поезда – это была боковая ветка и, каждый раз, застревая в пробке перед железнодорожным шлагбаумом на въезде в город, Юрий Владимирович следил за проползающими товарными вагонами и закоптившимися цистернами, чувствуя, как подрагивает земля. А если это был пассажирский, значит, там ехали люди. Неважно куда, главное, ехали и смотрели сонными глазами на узкое грязное шоссе, уводящее в лес, на вереницы машин, стоящих по обе стороны от полотна. А утром у них были перед глазами совершенно другие картины, и они больше никогда не видели ни поцарапанных шлагбаумов, ни этого шоссе, и не знали, что за лесом тоже живут люди.
Свои первые детские годы Юрий Владимирович провёл на Урале. Под окнами дома проходила железная дорога, и он просыпался и засыпал под раскатистый стук колёс. Сонька пугала его, что ночью мимо дома проезжает злой машинист Гудрон и забирает всех непослушных детей в свой чёрный таинственный поезд. И Юра забирался глубже под одеяло, прислушиваясь к нарастающему гулу подходящего состава. Теперь, в свои 34 года, Юрий Владимирович вспоминал всё это как добрую волшебную сказку, которую он часто от кого-то слышал и героем которой он мечтал стать всю жизнь.
Завтра утром он снова увидит блестящие железнодорожные пути, разрезающие полотно серого мясистого асфальта шоссе, и, переезжая их, маршрутка будет трястись и покачиваться, а сегодняшний поезд будет уже далеко – целая ночь будет отделять его от завтрашнего солнечного утра.
Юрий Владимирович обычно ужинал, смотря телевизор. Он не любил его смотреть, но ещё больше не любил тишину, которой была пронизана его квартира. Все эти 3 года он не заходил в мамину комнату, а лишь заглядывал в неё через дверной проём. Эта комната умерла для него вместе с мамой, и он не решался вмешиваться в её устоявшийся распорядок. Сам он жил в ближней комнате, более светлой и пустой. В ней стоял диван, книжный шкаф и столик с компьютером-ноутбуком. В кухне на большом белом холодильнике примостился телевизор. В нём каждый вечер появлялась миловидная молодая женщина и всё говорила, говорила, иногда очень мило и умело улыбаясь. В нём кто-то кого-то любил, ненавидел, убивал, давал пощёчины и целовался. Там были далёкие, слишком солнечные города, горы жевательной резинки, и Юрий Владимирович пристально смотрел в экран, как будто что-то искал и всё не мог найти.
Сегодня он особенно устал. Он любил свою работу и, ложась спать вечером, с радостью думал о том, что завтра снова будет солнечное утро, и он снова окажется в городе. Его почему-то радовало то, что теперь до города «бегают» новые ярко-жёлтые маршрутки, которые спереди похожи на скалящихся пантер. И сиденья у них внутри ещё не протёршиеся, не изрезанные, обтянутые полиэтиленом, и потолок обит серой бархатистой тканью. Юрий Владимирович каждый день садился на эти новые сиденья, глядел в этот не запылившийся ещё потолок. А если ему удавалось сесть сзади, то всю дорогу он смотрел на убегающее назад шоссе, заинтересованным взглядом провожая остающиеся позади посёлки. На весь день он забывал о том, что есть грязный двор с постоянно журчащим канализационным люком, старый кухонный диван и телевизор на дрожащем холодильнике. Только когда он садился в маршрутку и пускался в обратный путь, эти предметы снова напоминали ему о своём существовании, а вместе с ними на него снова обрушивался тихий посёлок, где прошла его несчастливая юность.
Звонок мобильного телефона оторвал Юрия Владимировича от приготовления ужина. «Юра, может быть, ты заедешь ко мне сегодня?» - услышал он в трубке знакомый, ласковый, но нелюбимый голос. «Нет, ты знаешь, сегодня не могу…»» - и ему снова пришлось врать, хотя у него это почти никогда не получалось.
Отложив мобильник, Юрий Владимирович взглянул в окно. Его уже плотно закрыла вечерняя темнота, и можно было различить только ветки деревьев и крутой скат крыши стоящего напротив дома. По улице бесшумно проползла машина, щупая жёлтыми фарами обледенелый асфальт.
Порывшись в ящике своего письменного стола, Юрий Владимирович нашёл блокнот, который когда-то, лет десять назад, ему подарила Соня. На его листах, внизу, были изображены модели паровозов и тепловозов – в память о том, что в детстве Юра мечтал стать машинистом. Вырвав лист, Юрий Владимирович написал сестре записку: «Соня, разберись, пожалуйста, в маминой комнате. У мамы в комоде где-то были наши детские рисунки. Там ещё твои и мои школьные тетради – не выкидывай их, оставь на память».
На следующее утро квартира опустела. Она стояла пустой долгие годы, пока Софья Владимировна, её хозяйка, не переселилась туда сама, оставив свою городскую квартиру семье одного из сыновей. Её брат к тому времени давно жил в Москве. Она знала, что у него вроде бы там была своя семья, дети, но ни разу не видела ни брата, ни его семью с тех пор, как он уехал. Она скучала по нему, но ей казалось, что он сам не хочет или боится поддерживать с ней отношения. Зная его характер, она прощала ему это.

Апрель 2004