Алекс Шумилин (Alex Shumilin)

Открывая глаза

  Когда уснул? Пришёл домой поздно, под утро. Можно сказать, не спал совсем. Так, только моргнул глазами - и комнату заполнил серый утренний свет словно всё её пространство - между четырёх стен - поглотила тема неопределенной прозрачной и бледной субстанции пахнущей прохладой, влажностью и дремлющей тишиной.

  Проворочился, минут двадцать в полубреду – вот и весь сон: какие-то неопределенные, размытые и бессвязные, события, явно выхваченные из чьего-то кошмара…- безучастно поучаствовал в романтических сплетениях и блесках,- мимолетное действие липкого несуразного сюжета. Проснувшись, даже не запомнил: о чём был сон? Даже не заметил, что спал.

  Приподнимаю голову. Скольжу взглядом. За расшторенным окном – свинцовая материя небес покрывает урбанистический пейзаж. Он плавно раскачивается в отчуждении не выспавшихся глаз: и белые айсберги новостроек, и пирамиды фабрик, и ровное робкое дыхание начала ещё одного из бесконечной череды сухих и морщинистых будней…

  Сидя на краю кровати, слышу, как кто-то кричит с улицы:

  - Молоко, молоко!

  Просыпаюсь окончательно, упираюсь взглядом в ковёр….

  Опять, подниматься, вставать, идти. Зачем? Проплывать сквозь жизнь, теряя себя…. Каждый день, от меня отваливается по маленькому куску. Меня становится всё меньше и меньше.

  В водоворот! В круговерть рутины! Таковы правила. Будь как все! Нужно работать, что бы покормить себя! Что бы выжить здесь. И, вообще - не думай об этом, не усложняй…. О, жизнь. Мне кажется, ты – не настоящая. А? Ведь ты не настоящая? Ты не настоящая, до тех пор, пока я этого хочу. Ведь, так?

    Безмысленно улыбаюсь в пустоту комнаты. Смотрю в никуда. Думаю о своих женщинах. Представляю, как выгляжу со стороны: сижу в развороченной постели, среди утренней синевы, в пустынной комнате - растрёпанная причёска, совсем голый, с глупой несуразной гримасой на лице, смотрю в никуда, разговариваю сам с собой,- настоящий безумец, умалишённый. Еле слышно произношу: - А, пошло всё на хуй… в пи-изду, бля!- так смачно, что получаю удовольствие от каждого звука. Ныряю под одеяло и погружаюсь в сон...

  Берега

  На склоне холма, уходящего вниз, в туман, и упирающегося в мерцающую молчаливую гладь воды - стояла Оксана. Я сидел на мокрой траве, в двух шагах за её спиной, и любовался тем, как гармонично вписывалась она в окружающую предутреннюю дремоту. Её неуклюжие, но не лишенные женской грации плавные движения - словно рассыпались в воздухе, оставляя за собой - томно исчезающие ароматы. Мой взгляд жадно ловил и фиксировал каждый её жест, все детали. Упругие формы её, налитого жизнью молодого тела, выглядели - безупречно. Её, слегка хрипловатый, посаженный курением, но всё ещё, по-детски задорный голос - таял в пелене испарений. Сознание созерцателя восхищалось нежностью скольжения её существа в этом мире.

  Она поправляла платье, всматривалась в туман. На другом берегу реки, в окаймлении розового пара,- плясали кришнаиты. Распевая неразборчивые мотивы, в грациозном брожении утренних чар, из дали - они напоминали размазанные белые пятна - нелепо зависшие над водяной поверхностью затянутой пеленой испарений. Если, глядя на них, думать о чём-то другом, не выбирая их объектов внимания, то пятна их двигающихся тел обретали разнообразные формы. В моём представлении они сделались снеговиками, прыгающими на одном месте и тающими от солнечного пробуждения. На их фоне, Оксана была статуей - отстраненным и равнодушным силуэтом…. Она повернулась ко мне. Подол её платья заслонил тот берег. И, оба берега ушли из моего восприятия, избравшего новым объектом наблюдения – Оксану. Внимание поползло по ней снизу вверх. Остановилось на губах. Губы выглядели аппетитно, шевелясь в такт того, что было внутри её головы.

  - Хари КРИШНА…,- долетало до нас эхо того берега.

  - Откуда они взялись?- спросили её губы.

  - Не знаю, может быть, они всегда были здесь.

  - Нет, я бы их заметила.

  - Ты не поняла, я имею в виду: раньше нас, раньше этой реки. Всегда…

  - Но мы бы их всё равно увидели, когда пришли сюда,- обиженно процедила она.

  - Может быть, их и нет на самом деле, - ответил я, вытирая о толстовку влажные от росы ладони.

  - Как?- спросила она, подойдя ко мне и присев рядом.

  - Так, ведь, может быть, нет и нас. Нет тумана, реки, и утра этого, тоже, может быть – нет. А я вот-вот проснусь, и, очертя сумрачную спальню взглядом, заключу тебя в свои объятия.

  - Какой ты жестокий. А если я буду спать, и видеть прекрасный таинственный сон?

  - Например, как это всё?- спросил я, и обвёл рукой рассветную даль, разлившуюся впереди.

  Я встал, сделал несколько шагов. Дойдя до стены, обернулся и посмотрел на неё. Оксана спала. Сквозь сумрачную спальню, я просочился в полубреду, и заключил её в свои объятья.

  Руки

  ...Комок в горле. Обида и слёзы где-то внутри, не на глазах. Удары сердца отдаются в висках. По венам течёт адреналин…

  Он сделал шаг назад. Я схватил его за горло. Он стал задыхаться, захрипел. Я ослабил хватку. Он вырвался. В руке, у него, блеснул нож. Его вторая рука, до хруста, сжала кулак моей второй руки, готовой в любой момент дать отпор. Я сильнее. Я гораздо сильнее его. Сконцентрировав силу удара, рукой зажатой в кулак, я ударил его в лицо. Получилось: я ударил его его же собственной рукой. Он отпрянул назад, замахнулся на меня ножом. Лезвие скользнуло совсем близко над головой. Я увернулся. И, проскочив у него подмышкой, схватив его одной рукой за затылок, другой - за плечо - резко хватил его лицом о стену. Глухой звук. Его тело обмякло. Не плохой шанс выхватить из его ослабевшей руки нож. Я так и сделал, отскочил. Он, моментально собрался, развернулся, пошёл на меня. Но, остановился…. Несколько секундная пауза разъединила нас.

  Я взял его руку и вложил в неё рукоять ножа. Он снова вооружен! Обеими руками сжав его руку держащую нож, я перевёл дыхание, и, приставил лезвие ножа к своему горлу. Освободил его руку. Свои руки опустил вниз.

  - Режь!- заорал я, но он отступил. Я сильнее. Я гораздо сильнее его.

  Мне очень хотелось двинуть его ногой в пах. Внутри себя, я отчаянно боролся с этим искушением,… приглядевшись, я узнал в нём своего отца.

  ШАГИ

  В БЕЗМОЛВНОЙ И МОКРОЙ АСФАЛЬТОВО-БЕТОННОЙ ТЬМЕ – СЛЫШНЫ СОБСТВЕННЫЕ ШАГИ. КАК СЕРДЦЕБИЕНИЕ – МЕТРОНОМНЫЙ ГЛУХОЙ ОТСЧЁТ. В ЧЕРНОТЕ, СЛЕГКА ПОДКРАШЕННОЙ ТУСКЛОЙ МЕРЦАЮЩЕЙ БИРЮЗОЙ ДРОЖАЩИХ УЛИЧНЫХ ФОНАРЕЙ. ОДИНОКИЕ ШАГИ В ДЕБРЯХ НОЧНЫХ УЛИЦ, ПО ДНУ УБАЮКАННОГО НЕБА, КОЕ-ГДЕ РВАНОГО ЗВЁЗДНОГО, А В ОСНОВНОМ - УВЕШЕННОГО АЛЛЮМИНИВЫМИ КЛОЧЬЯМИ ОБЛАКОВ, ЧЬЯ СУЩНОСТЬ – БОЛОТНОЕ СЕРЕБРО – ЛУННЫЙ СОК.

  ДНЁМ ГОРОДА НЕ ПОХОЖИ ОДИН НА ДРУГОЙ, А НОЧЬЮ – ВСЕ ОДИНАКОВЫ.

  ПОЛИВАЛЬШИНЫ ПЫТАЮТСЯ ОТМЫТЬ АСФАЛЬТ ОТ РАЗМАЗАННЫХ ПЯТЕН – ОТСВЕТОВ ФОНАРНОГО СВЕТА. ЛЁГКИЙ ТЁПЛЫЙ ВЕТЕР ОБЛИЗЫВАЕТ КОЖУ ЛИЦА. РЮКЗАК ЗА СПИНОЙ НАБИТ КНИГАМИ И ВИДЕОКАССЕТАМИ. ОН ОСТАВИТ УТРЕННИЕ ПОДТЁКИ НА ПЛЕЧАХ, ОТ ЛЯМОК…

  ГОЛОВА ПРОКРУЧИВАЕТ ВОСПОМИНАНИЯ, СЛУЧАЙНО ВЫХВАЧЕННЫЕ ИЗ ВОДОВОРОТА ДНЕЙ: РАЗГОВОРЫ, ЛИЦА, НАСТРОЕНИЯ. И, В МЕШАНИНЕ, ВСПЛЫВАЕТ ОНА, ОСТАВШАЯСЯ ТАМ, ТРИ ТЫСЯЧИ ШАГОВ ЗА СПИНОЙ, ЗА ТЕМНОТОЙ, ЗА ЭТОЙ ПРОПАСТЬЮ… СУХОЕ «ПОКА»... ОНА, ТА, ЧТО ТАК СТРАСТНО ДЫШАЛА И БОРМОТАЛА ЧТО-ТО БЕССВЯЗНОЕ, НО СЛАДКОЕ КАК ЛЕСТЬ. ЕЁ ШЕПОТ НАПОМИНАЛ ЩЕКОТКУ И БУДИЛ СМЕХ. ОНА - ЗА СПИНОЙ, В ГРОХОТЕ ЭХА ПОХОЖЕГО НА ЛЕТУЧУЮ МЫШЬ ВСЕХ НОЧНЫХ ЗВУКОВ, ЗА ГИГАНТСКОЙ СПЯЩЕЙ ДОЛИНОЙ ГОРОДА, ГДЕ-ТО ТАМ, В МНОГОЭТАЖНЫХ ГОРАХ СПАЛЬНЫХ РАЙОНОВ…

  И, ОСТАЮТСЯ ТОЛЬКО ШАГИ - КАК ОДНА ИЗ СОСТАВЛЯЮЩИХ ЭТОГО ВРЕМЕНИ, КАК ПОСЛЕДНИЙ ШТРИХ ПОД КИСТЬЮ ТВОРЦА ЭТОЙ НОЧИ…

  И…. МИГАЮЩИЕ ЖЁЛТЫМ РАВНОДУШИЕМ СВЕТОФОРЫ…. СЛОМАННЫЙ ФОНАРЬ, ТРЕПЕЩУЩИЙ ВОТ-ВОТ ЛОПНУЩЕЙ ЛАМПОЙ…. ПРОМЧАВШИЙСЯ АВТОМОБИЛЬ, НА НЕСКОЛЬКО СЕКУНД ЗАГЛУШИВШИЙ ВСЮ НОЧНУЮ МУЗЫКУ…. ПРОСТИТУТКА, ДЕЖУРЯЩАЯ ВОЗЛЕ ОТКРЫТОЙ ПАСТИ СПЯЩЕГО ЧЕРВЯКА ПОДЗЕМНОГО ПЕРЕХОДА…. ШЕЛЕСТ, ЕДВА УСПЕВШЕЙ ВСЁ ЗАЛИТЬ РАННЕЙ ЗЕЛЕНЬЮ, ЛИСТВЫ…

  Я УЛЫБАЮСЬ ПРОСТИТУТКЕ В ОТВЕТ, ПРОХОДЯ, И СЛЫШУ, КАК В ГАЗОНЕ ЩЕБЕЧЕТ СВЕРЧОК. И, В ПОТОКЕ ШАГОВ ПРОСЫПАЕТСЯ СЛУЧАЙНАЯ АССОЦИАЦИЯ ИЗ ДАВНО ЗАБЫТОГО ДЕТСКОГО КОШМАРА, ПОДНИМАЕТСЯ С САМОГО ДНА МОЕЙ ПАМЯТИ... ОНА СВЯЗАННА С ОТСУТСТВИЕМ МЕСТА, КУДА ДОЛЖНЫ ПРИВЕСТИ ЭТИ ШАГИ. СТРАННАЯ МЫСЛЬ: «ЭТИ ШАГИ – ЭТО ВСЁ, ЧТО ОСТАЛОСЬ В МОЕЙ ЖИЗНИ. ЖИЗНЬ БУДЕТ ПРОДОЛЖАТЬСЯ, ТОЛЬКО ПОКА Я ИДУ. ПРОЙДУ И ИСЧЕЗНУ В ТЕМНОТЕ, КАК И ВСЁ СОЗДАННОЕ ЭТОЙ НОЧЬЮ…».

  Я ОСТАНОВИЛСЯ В НЕРЕШИТЕЛЬНОСТИ. ШАГИ СТИХЛИ, ЗАМОЛЧАЛО ЭХО. КАЖЕТСЯ, ЧТО-ТО ЗАКОНЧИЛОСЬ? А МОЖЕТ БЫТЬ, ЧТО-ТО НАЧИНАЕТСЯ? ЧТО-ТО ВАЖНОЕ. Я НЕ ПОНИМАЮ: ЧТО? Я РАСТЕРЯН И НАПУГАН ЭТИМ ЧУВСТВОМ: «ЧТО ЖЕ ЭТО? Я НЕ МОГУ СТОЯТЬ, ВЕДЬ Я ЖИЛ, ПОКА ШЁЛ.... А ОНА? ОНА ДАВНО СПИТ…». И МНЕ СТАЛО СТРАШНО...

  This is it

  Мы стали студентами. Рубиновыми студентами. В мраморный день, в подворотне, мы съели ленты, сложенных гармошкой, шпаргалок и запили их пивом. Жизнь каждого из нас оказалась то ли в тупике, то ли на перекрёстке.

  Как и все, я - стоял на развилке, почесывал затылок и смотрел, тряся хаером то в одну сторону, то в другую, не решаясь шагнуть вперёд. Сделать первый шаг.

  Постепенно, немного потоптавшись, остальные разошлись по избранным путям, а я так и остался на том перекрёстке.

  Иногда мы встречались, но чем дальше все уходили в жизнь, тем больше становились интервалы времени между нашими встречами. Она встреча особенно запомнилась.

  Сидя полукругом на ступенях заброшенного и на половину разрушенного храма, в парке, на окраине города, мы тянули несколько косячков подряд. Одухотворённо затягиваясь, и удерживая дым в себе до последнего, мы передавали косяки по цепочке друг другу. Пахло осенью, дымом и, свободой... О чём-то разговаривая и смеясь,- все знали, что делать дальше, кроме меня. Я сомневался и в их «знании». Они не верили мне. Каждый считал себя правым. Хотелось есть. Но, вместо еды, взяли пива и сигарет. Пили пиво через затяжку. Не заметно, все разбрелись, возвращаясь на свои «беговые дорожки». Я же, проводил взглядом силуэты их удаляющихся фигурок, и, не тронулся с места, пребывая всё там же, на исходной. И, они плавно таяли в туманном сумраке. Среди выбранных ими дорог я не видел своей.

  Клокотали неведомые турбины. Лязгали, гремели и шуршали звуки всевозможных двигателей и моторов. Молот времени вколачивал в стену жизни гвозди дней. Гвоздь за гвоздём. Дни растворялись и гасли в мелькании анимированных картинок бытия. Цветомузыка снов обречённо мелькала под ритмы и в такт всего происходящего, неожиданно и периодически всплывая в нём. Я вбирал в себя всё, и выводил из хаоса - собственный взгляд понимания, свою личную мелодию и картинку - образ своего пути. Мой суррогат выглядел на много тоньше и нежнее нудного водоворота повседневности.

  Сидя на ступенях забытого всеми храма, в парке, на окраине города, оставшись один, я безучастно следил, как всех остальных проглатывает сумрак и туман…

  Мне нравилось небо. Я любовался облаками, плывущими в его картонной воде. Вскоре я устал и, присев на корточки, обхватил голову руками

  Совсем недавно отзвучал выпускной бал. В памяти каждого ещё свежа та пьяная ночь…. Скоро все обрастут работой, женами, детьми, а я так и останусь здесь…

  Я лёг на спину. И тут, отчётливо ощутил, что лёгкие человека состоят из маленьких пузырьков. Я почувствовал, как эти пузырьки, по-одному, отделяются от основной массы, плавно поднимаются по пищеводу и скапливаются в глотке. Вскочив на ноги, я испуганно уставился в асфальт и, рассматривая паутинистые трещинки, вокруг пыльных ботинок, - соображал: выплюнуть или проглотить? Эти пузырьки, постепенно, оказались моей сущностью, и выбор стал ещё сложнее: проглотить себя или выплюнуть? И вот здесь, надо мной, пролетела огромная птица. Она увела моё внимание за собой. Попытавшись проводить её взглядом, я задрал голову вверх, но не увидел никакой птицы…. Ночное небо было увешано золотистыми компакт-дисками. Диски вращались, искрили и жужжали. За каждой отлетающей искоркой, гаснущей где-то в метре от эпицентра - вспыхивал и плавно угасал разноцветный световой шлейф.

  Потом я получил повестку. Милитаристы хотели отправить меня на войну, но я не сдвинулся с места. Сессия была на носу. Сидя на кровати, в комнате, увешанной битловскими постерами, я играл на гитаре и не сходил ни на шаг с того места, откуда одна из многочисленных дорог должна была повести меня в жизнь. Я не топтался, не спал, я любовался небом.

  И всех уносил ветер. И каждый вылетал в окно. Я запирался от них в ванной. Со мной была девушка. «Пусть летят», - говорил я ей. «Пусти, я тоже хочу, как все…», - отвечала она. Я открыл дверь, и выпустил её в коридор, а сам, открыл воду и встал под душ. Она вышла в кухню и вылетела в окно, вслед за всеми.

  Вдруг, всё начало меняться с неописуемой скоростью. А я так и смотрел на небо.

  Сквозь жидкую стену, на днях, в мою комнату зашёл старый друг и спросил: «Так и сидишь в начале начал?». «Так и сижу «, - ответил я. «Не правда», - возразил он. «Почему же не правда?», - спросил я. «Потому», - продолжал он, - «Что ты – летаешь!». «То есть как?», - удивился я, - «Это же вы все улетели?». «Нет, ты умеешь летать, а мы не умеем. Мы все разбились, а ты - нет», - произнёс он, и растаял в воздухе. Я всё ещё стоял на перекрестке.

  Став студентом снова, сидя в пустой аудитории, я почесал ручкой «BIG» затылок. Макса скоро выгонят из института, а пока, он пишет за меня лекции…. И всё перевернулось, запуталось, словно кто-то посадил этот мир в пустую жестяную банку из-под кофе, плотно закупорил крышку и начал трясти. День ото дня всё сильнее и сильнее, а через некоторое время – швырнул эту банку в мусоропровод. Вот-вот она упадёт и затеряется среди груды мусора…

  Я подошёл к окну и открыл створку. Просунув голову в предполагаемый свежий воздух, посмотрел по сторонам…. За окном ничего не было.

  Дым

  …но, ведь этого никто не знает…

  Никто ничего не знает и не может знать…

  Капли пота на щеке похожи на слезы. Холодный взгляд делает глаза полумертвыми ледышками. Сбои дыхания и эхо шахов, как гармония какой-то нелепости, сливается с мелодией ветра. Цветы молчания сворачивают лепестки и склоняют свои головы перед этой нелепостью.

  Ничего не происходит просто так. Если что-нибудь рождается, значит, где-то далеко что-то умирает; если слышен смех, значит, кто-то плачет… из всех стихий и безумий доступно только чувство грусти и ожидание. Страх безумия рождает нечто большее, чем жизнь. Но на самом деле, нет жизни и нет смерти, нет ничего. Возможно, существует только время, и вымысел называемый “реальностью”. А все мы – персонажи, порожденные чьей-то больной и безвкусной фантазией.

  Есть только ритмы и мелодии…

  Он прошёл вдоль аллеи, остановился около памятника, и обернулся…

  Город засыпал. Вечерний воздух был полон усталых осенних запахов.

  Ещё одна осень, ещё один вечер, ещё….

  Его взгляд пробежал по сонной аллеи, и, остановился на тени огромного, столетнего клена, стоящего в самом начале сквера. Тень расползлась по земле огромными черными змеями. Утопив скамейку и часть асфальтовой дорожки, усыпанной опавшими листьями, она подбиралась к самому подножию дерева. Скользя взглядом по тёмному телу тени, он ощутил странное чувство, чувство тайны заключённое в молчании, которым дышала тень.

  “Опять наваждение…” Каждый раз, когда он не находил определений для выражения явлений или чувств - начинал нервничать, и пытался выбросить из своих мыслей весь этот мусор. Он закурил и посмотрел по сторонам. Грустный памятник полузабытому поэту…и,… ожидание…

    Ему было приятно осознавать покой, опутавший город. Ему был приятен лиловый дым от закуренной сигареты. Ему было приятно ожидание.

  Ожидание сплеталось, бродило, и присутствовало во всем, что окружало его. Оно поглотило вечер, дым, город, и, его самого. Никогда, никогда ещё в своей жизни он не испытывал такого странного состояния. Вечер умирал. Ночь, плывущая с востока, повисла над крышами и деревьями. Она похоронила ожидание и пробудила новое чувство - чувство тревоги.

  …Всё, что тебе нравится – это то, в чём ты узнаешь самого себя, свои страхи, свои ощущения, свой бред…

  …Зачем все это? Все это. Все это никому не нужно! Этого никто не узнает. Этого никто не поймет. Всё это лишено смысла. Но, постойте, ведь, если искать смысл во всём, то жизнь потеряет смысл. А что такое жизнь? “Вон куда рванул...”,- обрадовался он сам за себя. (Ему нравилось то, как он мыслит.) Жизнь - это ничто, но в ней есть смысл. Смысл жизни - в самой жизни, во всей этой нелепости, неизвестности, и пустоте…

  Он посмотрел на часы, засмеялся, и, медленно, словно что-то мешало ему, побрёл в другие условности осенних ночных улиц.