***
Взять уже прочтенную книгу с полки…
Вспомнить, вспомнить… Выйти из дома в поле…
В полдень… В жаркий, яркий, светлый полдень…
И на просторе,
где
стрижами юркими небо полно,
где жнивье игольчато, твердо, желто;
где все дышит осенью и истомой –
остро и тонко;
где
летят паутины нити сонно
и плывут, вскипая, играя, тучи,
закрывая кипенью пышной солнце –
шапкой летучей…
До
ручья дойти. Под его журчанье,
наугад раскрыв, прочитать страницу:
«Смерть жестока – обрывает вначале
дело и мысли…
Будь
же тверд. Старайся же, Новий, чтобы,
жив пока, досталось бы смерти меньше
из того, что она уничтожить может…»
Шум воды… Шелест…
И
все так же в небе слепя, сияя,
В белой пене туч зарывается солнце…
Тени веток с блеклой листвой шатает –
хрупко и ломко…
***
К листу! – и черным белое пачкаешь
неявным шифром. Точно на паперти,
просящих мзды, сбиваешь в пачки
строки, слова, запятые, знаки…
Как
будто гонишь срочной депешею
гонца по снегу, насту апрельскому
и, возвратив назад, поспешно,
вновь мчишь вдоль старого следа врезкой.
Но
вдруг в смятенье мечешься, тыкаешь
иглою стержня в топи исчерканной,
пчелой вонзаешь в строфы-тыквы
яд размышлений о смыслах горних.
Все
предаешь проклятью, забвению
и вновь заклято стелешься строчками,
поверх словес пустых, неверных…
Белого меньше, чем тропок черных.
Хоть
все же всякой жертве заступница
(как нищий рада мелочи брошенной),
бумага ждет не слов, а сути…
Только о ней молчаливо ропщет.
И
ветром, ветром в зимушку семенем
по белу сеешь мелочью буквенной
и, как тавро на крупе Времени,
жжешь заклинанья о непреступном.
***
Вот гуси к югу стаей летят уже.
Сентябрь истаял в павшей, жухлой листве.
С утра был иней. Веет стужей.
Тонкий ледок чуть притаял в лужах.
Довольный
малым вижу, что нет возни…
Уносят стаи в посвисте крыльев дни,
заботы лета… Падают листья,
будто томленья о нуждах жизни.
Ни
в чем, ни в чем, о! – нет постоянства здесь.
Горит свечою осокорь, колышим весь…
И пахнет слабо, тонко прелью –
неизъяснима убытков прелесть.
Обетованьем
зимним хрустит в меже
воды и брега льдистый песок уже.
Предвестьем вьюг, грядущего снега
нить паутины в ветвях мережит.
А
солнце ярко, сухо в ветвях сквозит
и иней марко тает на тропах в слизь,
и под ногами лета части –
листья шуршат в обнаженной чаще.
Как
будто нитей шелковых сталь меча
рассёк свист крыльев мысли до их начaл.
О, посвист серых крыльев вечный! –
чувства членящий на части речи.
***
Но равнина листвы ряской лежит на пруду
и деревьям не знать вида своих ветвей,
проходящих сквозь них солнца, луны, дождей –
только крик журавля: курлу…
Скрыты
глуби пруда… Сухо шумит камыш,
будто стрелы вонзил кто-то, уняв вражду,
в холодеющий ил, в тину, как в тело врагу…
И кадится туманом тишь.
А
деревья вокруг желтой слезою лист,
как записки, тому небу среди ветвей,
где еще различим свет золотых кудрей,
шлют беззвучьем своих монист,
просьбу
видеть и зреть. Крик журавля: курлу…
Но смежается гладь. Темный мрачнеет круг.
И немеет вода. Тихо сквозит вокруг
Небо серо свою золу.
Как
к лицу припадать, видя на дне зрачка,
в поцелуе себя, грифельный штрих ветвей
и почувствовать вкус соли ушедших дней,
что потерями так горька,
так
и здесь, отрезветь ржавостью листьев, трав
все неспешно спешит, мучаясь болью трат.
В купах рдяность тоски – губ призывающих страсть –
где в прорехах клеймо потрав.
Пруд
пресытясь листвой, даром чужих одежд,
с безразличьем глядит в стылость сырых небес,
где летят журавли и роняют окрест,
как призыв семена надежд.
***
Как неожидан снег опадающий,
в ночи скользящий… Будто пронизаны
забытых мыслей, прошлых счастий
зерна жемчужные нашей жизни.
Падает
снег… Надолго ль до зелени
накроет землю? Первые зазимки,
как детский смех, в котором нету
боли испуга и гибнут страхи.
В
полях накроет озими поросли,
забелит рощи, выстудив накрепко…
А мы, черствея нашим прошлым,
скованно, сдержано, сухо плачем.
Ведь
то, что в прошлом мы заповедали
себе истребовать жизнью прожитой,
отдали беды и победы
нам без остатка с лихвой быть может.
Но
если сроки все не просрочены
и жизни строчка Вышним продолжится,
как эти снeги, будем полнить
светом спокойным развёрстую полночь.
