Наталья Прокопенко

Надпись

Она появлялась снова и снова. Блестела свежей краской на входной двери. Переливалась всеми цветами радуги с белоснежной ограды вокруг клумбы. Однажды встретила нежной розовой улыбкой на дверце его респектабельной машины. Подмигивала с каждой плитки дорожки, ведущей к дому. Плакала каплями побелки на стволах деревьев в саду. Летела в небе воздушными шариками. А как-то раз эти три слова кивнули ему из ящика рабочего стола. Он стремительно задвинул ящик на место, чувствительно прищемив пальцы левой руки. И весь день эта легкая боль напоминала ему о маленькой, но такой теплой и только ему одному предназначенной тайне.
Соседи качали головами – надо же, как обнаглела молодежь. Ни стыда, ни совести. Сослуживцы, заметив надпись на дверце, посмеивались - а наш-то ученый ничего еще. Вон даже на машине послания пишут.
Но у него появление надписи каждый раз вызывало улыбку. Работая щеткой, тряпкой, уничтожая буквы, расплывавшиеся от прикосновения воды, он никак не мог смыть свою улыбку. Спохватываясь, хмурил брови, закусывал губу, но через мгновение улыбка выплывала вновь, освещая и смягчая серьезное выражение лица.
Потому что он знал того, кто так упорно сообщал ему о себе. Он каждый день видел его. Кивал головой, отвечая на приветствие. Отдавал распоряжения, требовал отчета. И видел в глазах отражение надписи, каждое утро встречающей его.
Он никогда не знал, где именно произойдет встреча. Откуда именно выскользнут эти три слова, наполнившие его тусклую, однообразную жизнь смыслом, желанием, надеждами и бесконечной любовью.
На город опустились сумерки, когда он, припарковав машину, вошел в бархатное тепло дома. И сразу нос защекотал ...запах краски. Ну, так и есть – вот они, эти три слова, аркой окружившие дверь в спальню. Нет, надо все-таки сказать. Как-то это по-детски, несерьезно.
Виновник разноцветного безобразия спал, раскинув руки, словно пытаясь обнять весь мир. И вошедшего тоже. Улыбнувшись, он погладил пальцы, испачканные краской, прикрыл спящего от потока прохладного ночного воздуха, растекающегося из полуоткрытого окна. «Я люблю тебя! Такого бесшабашного, немножечко сумасшедшего. И обязательно напишу тебе о своей любви. Даже сейчас. Вот пойду и напишу. Пусть знают, что твоя любовь не безответна. Ты поспи, я скоро вернусь».
Утром соседи – кто сочувственно, а кто с откровенной завистью - смотрели на двух заспанных мужчин – молодого и постарше. Ночью кто-то полуметровыми буквами написал на тротуаре перед их домом «Я люблю тебя!» Приехавший полицейский патруль не найдя виновных, обязал надпись убрать. Краска оказалась стойкой. И еще несколько недель оба, возвращаясь с работы, читали написанное, и, улыбаясь, подначивали друг друга.
«Что ты добавил в краску? Поделись секретом». «А ты как думаешь?» - вопросом на вопрос ответил старший, и его чуточку грустный взгляд сказал все, что он еще не успел сказать любимому. «Думаю, то же, что и я – свою любовь...»

Наталья Прокопенко

Фотография в тяжелой серебряной рамке. Мои мальчики. Счастливые, смеющиеся. Я держу ее подальше от людских глаз. На прикроватной тумбочке. Просыпаясь по утрам, говорю им «Доброе утро!». Засыпая, целую и старшего и младшего: «Спокойной ночи!». Младший – мой сын. Старший – любимый моего мальчика. Я как-то спросила: «Он твой партнер?» Мой сын улыбнулся мудрой, чуть усталой улыбкой: «Мам, партнеры бывают в бизнесе. Я люблю его. А он меня». Я опять спросила: «Как долго продлится эта ваша... страсть?». Он посмотрел на меня, как на инопланетянина: «Страсть? Страсть выжигает душу, обугливает сердце. Мы любим друг друга. Я надеюсь, что до конца жизни».
Разве я этого хотела для него? Разве я думала, что рядом с ним будет не девушка из приличной, может быть, знакомой, семьи, а человек почти в два раза старше? Да еще мужчина - почти мой ровесник. Темные с проседью волосы, пронзительно-синие глаза. Он по своему интересен, и я, наверное, увлеклась бы им. Но он выбрал моего сына.

Когда это началось, я не знаю. Хотя должна была знать, должна была видеть. А вот оказалась слепой и глухой. Меня заботило, что он ест; вовремя ли ложится спать. Он не доставлял мне серьезных хлопот - послушный, ласковый. Только однажды он взбунтовался, проявил твердость характера. Несмотря на заметные способности и достижения в легкой атлетике, наотрез отказался посещать тренировки, как я не просила его об этом. Он изменился – стал более замкнутым; часами занимался химией; весь ушел в учебу, объявив нам с дедом, что станет ученым. Господи, где были мои глаза? Он как-то сразу стал взрослым. Почти не улыбался. Друзей у него практически не было. Девочки звонили, он подолгу говорил с ними по телефону. Это меня и успокаивало. А мой мальчик так отчаянно нуждался в понимании и участии. Именно тогда в его глазах и поселилась эта недетская печаль. Будто он знает то, что где-то там, за гранью. А я так ничего и не поняла.

Он закончил университет, получил диплом. Мой мальчик, я так гордилась им. Когда он начал работать, я втайне надеялась, что однажды он приедет не один, и скажет: «Познакомься, мам, это...мы решили пожениться». Время шло, и моя надежда становилась год от года все более призрачной.
Я обрадовалась, когда он решил сменить место работы. Большой город, центр развлекательной индустрии. Но и тут меня ждало разочарование. Приезжая в отпуск он говорил только о работе. И ни о чем больше. Потом, в его разговорах стало проскальзывать имя. Мужское имя. А мое сердце-вещун молчало. Мальчик в восторге от своего начальника – с кем не бывает? Молодежи нужны кумиры.

Дождалась. Очередной отпуск – и мой мальчик ворвался в дом маленьким солнечным смерчем. Он был счастлив. Мое сердце выстукивало: «Он не один. Он любит, и любим. Наконец-то». Я не спрашивала, ждала, пока он расскажет все сам. Кто-то звонил ему на мобильный и он, улыбаясь, подрагивая плечами от смеха, подолгу говорил с невидимой собеседницей. Или собеседником?
Перед отъездом он позвал меня к себе в комнату и сказал: «Мам, я встретил свою любовь. Только это...он. Мой начальник...»
Господи, хорошо, что я сидела на краю его кровати, иначе упала бы на пол. «Мам, пожалуйста, пойми...Я люблю его. В общем. Это началось давно...»
Ночь была длинной. Постель – жесткой и горячей. Сердце билось в горле пойманной птицей. На рассвете словно лопнул невидимый железный обруч, стягивающий голову. Стало легко и свободно. Я приняла решение.
Мой мальчик тоже не спал в эту ночь. Легкие сизые тени под темными глазами; сухие, искусанные губы. И тревога в глазах.
«Это твоя жизнь. Это твой выбор. Каким бы он ни был – я принимаю его».
Он кинулся ко мне, заговорил торопливо, глотая слова. Как ему хорошо; как его любят; как балуют...Он сидел на полу у моих ног, положив свою голову мне на колени. Я гладила спутанные волосы; чувствовала его родной, любимый запах, и плакала. Что ж, каждому на земле положен его кусочек счастья. Если моему мальчику достался такой - значит, другого не суждено.

Мне казалось, что все испытания в моей жизни закончились. Но мне еще предстояло увидеться с человеком, которого любил и любит мой сын. Я летела в город, где жил и работал мой мальчик, чтобы своими глазами увидеть того, кто отнял у меня самое дорогое, что у меня было и есть.

Он встретил меня в аэропорту. Глубокий, чуть хрипловатый голос. Невысокий, плотный, неуклюжий. Внимательный, пронизывающий взгляд. Как рентген. Я держалась холодно, отстраненно. Малыш, мой мальчик, нежный смуглый ребенок...И это? Как, почему, за что?
Ничего не значащие фразы о погоде, самочувствии. Уверенные руки на рулевом колесе. Спокоен. «Пожалуйста, не делайте поспешных выводов...»
Выводы? Какие выводы? Ты совратил моего ребенка, ты сделал его изгоем. И я должна быть тебе благодарна? У него никогда не будет нормальной семьи. И я никогда не возьму на руки маленькое, тяжелое, пахнущее присыпкой и молоком, тельце внука. Или внучки. Ты лишил меня этого... Я спокойна. Мой мальчик счастлив, и это главное.

Три дня. Смятение, тревога, недоумение сменились полным покоем. Я увидела то, что мне было нужно - мой мальчик не игрушка в чужих руках. И этот полуседой, суховатый человек действительно его любит. Взгляды; легкие касания; поцелуй, сорванный с губ за моей спиной. Было тяжело признаваться самой себе, что ничего другого уже не будет. Что мой сын выбрал не самый легкий путь к счастью. Остается только молиться за него. За них обоих.

«Обещай мне защищать и оберегать его...» - я отослала сына за журналом, который не был мне нужен. Мы смотрели друг другу в глаза, и он не дрогнул, не отвел взгляд.
«Я люблю его».
Магическое сочетание слов. Тогда я еще не знала, что жить вместе они стали совсем недавно. После несчастного случая в лаборатории, при котором пострадал мой сын. И этот сильный, невозмутимый, бесстрастный человек помогал ему выкарабкиваться из болезненного, тошнотворного, черного небытия. А потом привез к себе. И следующим шагом была покупка дома. Того самого, где гостила я.
Все это я узнала позже. Много позже. Когда я стала звонить им каждую неделю, узнавая о делах. Когда мы встречались еще несколько раз, и я поняла, почему мой мальчик полюбил этого человека. И я полюбила и приняла его сама. Даже позволяла себе кокетничать, понимая, что его совершенно не волнует мое кокетство. Мы словно поменялись ролями – он был рядом с моим мальчиком, как наставник; отец; старший брат. Любящий и любимый.

Внеурочный телефонный звонок меня не испугал. Мальчики часто звонили, не глядя на время, и я спокойно взяла трубку, полагая, что это кто-то из них.
Но я ошиблась. Металлический, царапающий голос сообщил, что мой сын в тяжелом состоянии находится в больнице, и не ясно – выживет он или нет.
Дороги я не помнила. Я вообще ничего не помнила и не понимала кроме одного – мой мальчик может умереть. Или уже умер. Как это произошло? Почему? На эти вопросы мог ответить только тот, кто эти годы был рядом с ним. Кто обещал мне заботиться о нем, и оберегать его.
Он был в больнице. Сидел у кровати, и я не сразу поняла, что лежащее на ней тело, затерявшееся в больничных одеждах, и есть мой сын.
«Врачи говорят, что все будет в порядке...Молодой организм...Успокойтесь...»
Успокоится? Не сознавая, что делаю, я отвесила две пощечины, едва не свалившие его с ног. Да, я просто била его – молча, остервенело. Ты же обещал мне заботиться о нем, оберегать. Где ты был, когда его убивали? Сидел в теплом кабинете, перекладывая бумажки? Или спокойно пил кофе?
Он даже не закрыл лицо рукой. И эта его покорность отрезвила меня. Я ткнулась ему в плечо и разрыдалась. Теплая, тяжелая рука легла на мои плечи. «Вам надо отдохнуть. Поезжайте к нам домой. Я останусь здесь. Если что – позвоню».
Вспышка ярости отняла много сил. Он поручил меня кому-то из сотрудников, и вернулся к мальчику. Все такой же молчаливый, сосредоточенный, мрачный.

Неделя неизвестности, тревоги и отчаяния. Ураган прошел мимо, только задев своим сильным крылом. Мальчик будет жить, и при хорошем уходе быстро станет на ноги. Я больше не устраивала истерик. А когда попыталась извиниться, он мне сказал: «Вы были правы...».
Он все понял, и простил. Он знал, что я не могла поступить иначе. Потому что люблю своего сына.

Фотография была сделана спустя несколько месяцев после выписки мальчика из больницы. Они прислали ее мне на Новый год вместе с рамкой. И я поставила ее в спальне. Даже деду не показала. Я молюсь за них. Каждый день. Каждую ночь, если не сплю. Утром и вечером. Я хочу, чтобы они были счастливы. Мои мальчики. Старший и младший.