| |
|
 |
| |
|
Ирэн Семёнова-Тян-Шанская — француженка, но она из того самого русского рода Семёновых-Тян-Шанских, который появился в России в 1906 году. Именно тогда Петру Петровичу Семёнову — известному географу и путешественнику, вице-президенту и главе Русского географического общества (с 1873 г.) и Русского энтомологического общества (с 1889 г.), первому исследователю Тянь-Шаня, предпринявшему не одну экспедицию в Центральную Азию, была дарована вторая почётная фамилия — Тян-Шанский.
Выпускница юридического факультета Сорбонны и Института политических наук в Париже, праправнучка знаменитого русского учёного и путешественника, Ирэн Семёнова-Тян-Шанская сама недавно путешествовала по Красноярскому краю. В гости к нам, в редакцию журнала “Новое и старое”, она пожаловала
после поездки в старинный сибирский город Енисейск.Впервые Ирэн увидела Россию в 16 лет. Пригласил её в гости в Санкт-Петербург коллега её отца — известного во Франции учёного-палеонтолога Петра Николаевича Семёнова-Тян-Шанского.
ПАРИЖ Я ПРОСПАЛА
— Я отправилась на родину своих дедов и прадедов одна, прицепной вагон Париж-Ленинград был почти пустой. Как только я пересекла границу Польши и России, почувствовала, что всё вокруг родное... Чувство непередаваемое. Родители не хотели меня отпускать, сеяли в душу сомнение, когда в два голоса твердили: как ты оставишь свою любимую кошку Пепиту?! Но только я села в поезд, обо всём забыла.
— Наверное, гены прапрадеда-путешественника заговорили...
— Да! Это первое путешествие в Россию принесло мне столько радости, что, возвращаясь домой, я даже проспала Париж. Обеспокоенные моим отсутствием родители вбежали в вагон и увидели, что я безмятежно сплю.
— Та Россия, которую вы увидели, совпала с Россией вашей мечты?
— Нет, это было больше, чем я могла представить. Я знала об огромных пространствах, но когда их увидела, только тогда поняла, что это такое. Я с детства любила русские песни, но когда я их услышала в России... Нет, это не передать словами. Страна, люди, культура — всё стало для меня откровением.
— Там, во Франции, с чем прежде всего был связан для вас образ России?
— С русским языком. В детстве со мной говорили по-русски. Потом — перестали. Мне было так грустно. Я чувствовала, что забываю язык, старалась повторять русские слова и очень страдала от этой потери. Поэтому образ России для меня прежде всего был связан с горьким чувством потери.
— Теперь понятно, почему вы были так счастливы после первого путешествия: вы нашли то, что потеряли. Но драгоценная эта находка оставалась далеко...
“ЗАНАВЕС” БОЛЬШЕ НЕ ЛЯЗГАЛ
Ирэн окрыляло и вдохновляло все, что было связано с Россией. Даже тема её докторской диссертации: власть и художник, которую она защитила в Институте политических наук, посвящалась советской власти и её взаимоотношениям с современными художниками-концептуалистами. Ирэн работала в русских архивах МИД, которые только что открыли для иностранцев, встречалась с русскими художниками — Кабаковым, Немухиным и многими другими. А когда подняли наконец “железный занавес” основательно, она устремилась в Москву, преподавать в педуниверситете.
— Накануне отъезда всех нас, добровольцев, собрали для того, чтобы мы прошли психологическую подготовку. Нам показали видеофильм о том, как жили в СССР французы, которые преподавали до нас. Показали ужасные общежития, ужаснейшие туалеты в них, множество тараканов и так далее. Дали огромный список того, что нужно взять с собой. Он включал всевозможные вещи, лекарства, продукты — то, чего в России не купишь, даже имея большие деньги, ведь шёл ещё 1990 г. Предупредили, что нас ждут огромные испытания, что не все их переносят и впадают там, в России, в депрессию. Но тут же и добавили, что многие впадают в депрессию, вернувшись во Францию. Потому что они тоскуют и скучают по неустроенной российской жизни!
— Удалось избежать хоть одной из этих обещанных вам депрессий?
— В Москве мне было очень тяжело. Трудно было приспосабливаться после французского комфорта к советским бытовым условиям. Особенно я страдала от того, что ко мне в общежитие практически невозможно было позвонить. Но при всём при этом я осталась сверх срока ещё на год и вернулась во Францию только через три года.
— Значит, в депрессию №1 не впали. А во Франции наверняка затосковали. Чего не хватало?
— Друзей, которые остались в России. Церкви русской. Она более сильная, больше питает. Православных во Франции мало. В России, вращаясь в православной среде, чувствуешь более сильную поддержку.
СВИДЕТЕЛИ СВЕТА
— В Москве я ходила в больничный храм при 1-й градской больнице, там есть сестричество, и я немного помогала сестричкам ухаживать за больными, палаты тогда были в жутком состоянии. Кстати, в Красноярске я побывала в палатах 20-й городской больницы, здесь условия неплохие, никакого сравнения с тем, что я увидела тогда в Москве. И вот летом 1991 года случилось невероятное событие в моей жизни: я оказалась в числе паломников, которые сопровождали от Москвы до Нижнего Новгорода и далее в село Дивеево мощи знаменитого русского святого, преподобного Серафима Саровского, найденные в запасниках музея в Санкт-Петербурге. Пятеро сестёр милосердия бросали жребий...
— И батюшка Серафим выбрал вас...
— Наверное, чтобы я свидетельствовала об этом событии во Франции. Это действительно было пасхальное, светлое путешествие. Было такое согласие в людях, такой духовный подъём, и небо такое чистое и необыкновенно голубое... И вот после многодневного пути появилось село Дивеево. Надежды на то, что я войду вслед за мощами в Троицкий собор, не было никакой. Тысячи людей устремились в храм, будто это был вход в рай. Как я оказалась в числе тех, кто попал в собор, мне до сих пор непонятно. Это было ещё одно чудо. Обо всём этом я написала статью, она была опубликована во Франции. Преподавая в Москве, я одновременно собирала материал для книги.
— Она издана?
— Да. У нас, во Франции. Книга называется “Свидетели света”. Благословил написать её и дал идею мой духовный отец — владыка Павел из Ниццы. Она посвящается русским старцам, которые жили совсем недавно и почитаемы по сей день. Это архимандрит Севастиан Карагандинский, отец Таврион, игумен Никон... Мне пришлось много поездить по стране, побывать в Узбекистане, Казахстане, Киргизии.
— Испытать все тяготы путешествия по нашим железным дорогам...
— О, когда я впервые увидела плацкартный вагон, я была просто поражена, что такое может быть на свете. Конечно, я бы предпочла купе, но я не знала, что такое плацкарт. Поэтому и не возразила кассирше, когда она мне его предложила. Меня поселили возле туалета, всю ночь туда ходил какой-то пьяный, и когда вагон качался, он падал на мою постель. Мне приходилось каждый раз его поднимать... Это незабываемо.
— Вот так и воспитывается такая добродетель как терпение. Россия в этом смысле жёсткая воспитательница.
— О да! Мне не забыть первой моей исповеди в Москве. Я очень волновалась, говорила на таком непонятном языке, где смешались и французский, и русский, что священник не выдержал и раздражённо отчитал меня. Было столько слёз... Ведь многие мои статьи, книги направлены на защиту Русской Православной Церкви, которую некоторые за рубежом не понимают, не принимают. Потому что не знают, чем она живёт. А я утверждаю, испытав всё это на себе, что русская Церковь благодатна и сильна. Но что интересно: тот печальный опыт первой исповеди и те слёзы помогли мне обрести духовного наставника в России. Им стал отец Аркадий из 1-й градской больницы.
ЕПИСКОП, КОТОРЫЙ ПИСАЛ КАРТИНЫ
— Вы с детства верующий человек?
— Была верующей, потом потеряла веру, стала, как большинство, пыталась жить, как все. Мама у меня — француженка, католичка, папа, хоть и русский отчасти, но человек православный. Меня крестили в младенчестве в католической церкви, а в православной церкви миропомазали. Мой крёстный отец — католик, а крёстная мать — православная.
— Так вы на перекрёстке оказались! Случаются межконфессиональные трения в семье?
— Бывают проблемы. Интересно, что мама в меньшинстве оказалась. И это в своей родной стране. Но всё решается любовью. Именно так папа и мама решают все свои проблемы. Мой отход от веры начался из-за моего разочарования в католическом катехизисе. Он не был близок моей душе. А перевернул душу и заставил меня вернуться к вере брат моего дедушки — епископ Александр (Семёнов-Тян-Шанский). Когда я перед его смертью была у него в гостях, владыка Александр очень серьёзно сказал мне: “Нужно верить в Бога”. Слова эти вошли в моё сердце и остались там. Путешествия по России дали этим словам прорасти...
Приехала Ирэн Семёнова-Тян-Шанская в Красноярский край не в качестве праздной туристки. Она собирает материал для книги под условным названием “Вера в России на пороге ХХI века”. По договору с издательством в Париже рукопись должна быть сдана уже через три месяца (книга эта уже вышла. — Ред.). Разумеется, написана она на французском для французских читателей. Так вот, где бы ни появлялась Ирэн будучи в Красноярске: в Никольской ли церкви, где молодой священник рассказывал ей о клубе православной молодёжи, в больничном ли храме целителя Пантелеимона, что в 20-й городской больнице, в библиотеке ли православной литературы, которая действует под крылом краевой научной библиотеки, просто в чьей-нибудь семье, — везде французской гостье задавали один и тот же вопрос, когда узнавали, что она из рода знаменитого географа Семёнова-Тян-Шанского: “А епископ Александр (Семёнов-Тян-Шанский) ваш родственник?” И каждый добавлял одну и ту же фразу: “Вы не поверите, но благодаря его “Православному катехизису” я пришёл (пришла) к вере”. Это было открытие: родной её владыка Александр, умерший во Франции в эмиграции, любим и почитаем здесь, в далёкой Сибири.
— Он был необыкновенным, умным, чистым человеком. Когда я шестнадцатилетней девчонкой впервые приехала в Россию, в Санкт-Петербург, среди огромного количества русских родственников, которых я изучаю до сих пор, особенно привязалась к сестре владыки Александра — Вере Дмитриевне Семёновой-Тян-Шанской, которая кормила меня жареными грибами и мороженым... Она была членом Союза художников. И что интересно, в советское время ездила во Францию, к брату своему — владыке Александру, где расписала ангелами Знаменскую церковь, в которой он служил. Господь хранил её, поездка эта не обернулась репрессиями. Она прожила более ста лет. У нее была прекрасная память, и я очень много узнала от неё о молодых годах дедушки своего — Николая Дмитриевича Семёнова-Тян-Шанского.
У дедушки было два брата, младший, Леонид, был очень интересным человеком. Он пережил увлечение поэзией, музыкой, социалистическими идеями, Толстым. Был лучшим учеником Льва Николаевича, отвечал на многочисленные письма, которые приходили в его адрес, граф проверял содержание, подписывал их, и потом они расходились во все концы России. Но после встреч со старцами знаменитой Оптиной пустыни Леонид понял, что толстовство — это заблуждение, духовный обман. И понял, что священство — его удел. Его убили накануне рукоположения во время революционных событий в Санкт-Петербурге.
— И священником стал родной его брат Александр.
— Да. По образованию он был юристом, хотя прекрасно знал науки и искусства, попал в Красную армию, бежал из неё в Финляндию. Потом — во Францию. Даже став епископом, владыка Александр жил очень скромно. У него были две маленькие комнатки, простая обстановка. Почти до конца жизни он рисовал и даже немного стеснялся этого своего не монашеского увлечения. Картины его остались в нашей семье. Когда я во дни сомнений и безверия смотрела на него, невольно думала: “Если Бога нет, то как этот образованнейший, светлейший человек верит в Него? Значит, всё-таки Бог есть?” Это была большая потеря, когда владыка Александр умер. Я чувствовала себя ужасно одинокой. Ведь в тогдашнем моем атеистическом сознании смерть — это был уход навсегда. А теперь иное восприятие смерти. Мы с моим будущим мужем, перед тем как обвенчаться, ходили на могилу владыки Александра, молились, просили его благословения.
— Ваш муж православный?
— Да, он — русский, москвич. Живём мы в предместье Парижа, по воскресеньям ездим в православный храм святых апостолов Петра и Павла, где мой папа является старостой прихода.
ТАКИХ РУССКИХ БОЛЬШЕ НЕ БУДЕТ
— Службы идут на русском языке?
— Нет, на французском. Но есть храмы, где служат на церковнославянском языке. Например, собор Святителя Николая Чудотворца в Ницце.
Рядом с ним и похоронен мой дедушка — Николай Дмитриевич Семёнов-Тян-Шанский. Он был морским офицером. Рассказывают, что ему предлагали принять участие в убийстве Григория Распутина, он отказался, так как заповедь “не убий” была для него выше всех политических страстей.
— Кстати, как вы отнеслись к захоронению останков царственных мучеников в 1998 году?
— Я присутствовала на этой церемонии в Петропавловской крепости.
— Напоминало ли это хоть немного перенесение мощей Серафима Саровского, который был прославлен в 1903 году именно благодаря государю Николаю Александровичу?
— Мне было очень грустно от того, что многое было сделано в Санкт-Петербурге напоказ, для прессы. Очень неловко и стыдно...
— Вернёмся к разговору о вашем дедушке. Как сложилась его судьба в эмиграции?
— Ему предлагали стать офицером французской армии, но он отказался. Остался русским офицером. Чтобы выжить, занялся сельским хозяйством на юге Франции. После войны переехал в предместье Парижа, подрабатывал торговлей. Папа мой, Пётр Николаевич, с детства мечтал быть геологом. Всю жизнь изучал кораллы и даже нашёл новые породы, сделал и другие открытия, благодаря которым можно более точно определять возраст Земли. Бывал в экспедициях в Сахаре, в Австралии, в 1974 году побывал даже в Сибири, в Академгородке города Новосибирска.
— Значит, не зря его назвали Петром в честь знаменитого прадедушки, только ваш отец вместо горных вершин спустился в подводный мир.
— Имя Пётр в нашем роду почитаемое. Дело в том, что мой прадед по женской линии тоже Пётр. Пётр Львович Барк был последним министром финансов в царском правительстве, эмигрировал в Англию. За успешное воплощение экономических проектов королева Англии пожаловала ему титул сэра. Он тоже похоронен в Ницце, а в Англии осталась ветвь сэра Барка, наследники его успешно занимаются торговлей.
Папа мой, сын морского офицера, женился на француженке, у которой отец был тоже морским офицером, но у мамы есть корни и в Испании, а у папы — в Италии...
— Так какая же кровь течёт в ваших жилах?!
— О! И итальянская, и испанская, и немецкая, кровь прибалтов и даже татар (они были в роду Семёновых, и я горжусь этим). Я почти в каждой стране своя.
— В общем, настоящая сибирячка. У нас тут тоже смешение наций и народов.
— Но более всего я всё-таки француженка и русская! (Смеётся). Было время, я работала в Русском доме на кладбище в Сент-Женевьев де Буа. Там среди престарелых особенно много русских. Многих из них я похоронила. Уходят последние остатки русской эмиграции. Вот недавно были похороны замечательной монахини — Агнии Герсен. Осталась её сестра — тоже монахиня — Екатерина. Но из этого поколения остались единицы. Исчезает тип русских людей, которого уже больше не будет. К нему я отношу и владыку Александра.
— А что для них характерно? Широкая образованность, исключительная порядочность, особые понятия чести и совести...
— Все они, как и владыка Александр, прежде всего люди без фальши, без игры, что редко встретишь сейчас даже среди священников. Это были очень искренние, честные, бескорыстные, цельные люди.
— Неужели, путешествуя по России, вы не встретили хотя бы подобных им?
— Я только что вернулась из Енисейска и скажу, что люди, близкие им по духу, в России есть.
ОТЕЦ В “МЕТЕОРЕ” ОТКАЗАЛ
Из Енисейска, который мы именуем ещё отцом сибирских городов, Ирэн захотелось вернуться в Красноярск по Енисею, на “Метеоре”. Но в тот день, когда она собралась уезжать, на дебаркадере близ окошечка кассы косо прилепленная бумажка оповещала, что “Метеор” будет завтра. Назавтра уже висела другая бумажечка, свидетельствующая о том, что “Метеор” будет аж послезавтра. “Но сегодня же он должен быть!” — взволнованно пыталась выяснить истину в окошечке кассы парижанка, доверившаяся вчерашней бумажке. Кассирша, подняв голову, долго сонно вглядывалась в даль енисейских вод. “Сегодня не будет!” — наконец ответила она. Пришлось идти на автовокзал. В то, что “Метеора” не будет, Ирэн не верилось: “Кассирша была такая сонная. Может, когда отвечала, она ещё не проснулась?” Загадочная всё-таки страна Россия.
— Ирэн, а как вы оказались в Енисейске?
— О нём мне рассказали в Москве. Если хотите писать о Русской Православной Церкви, обязательно съездите туда. Муж тоже советовал, а потом отговаривал, начитавшись всяких криминальных сообщений. Но меня остановить было уже невозможно. Город меня поразил. Он рождает гамму чувств. Чувство благодати, святости, чувство природы, деревни... По-моему, Енисейск так преображается от молитв. У меня были встречи в мужском и женском монастырях, я разговаривала с замечательным священником — благочинным Енисейского округа протоиереем Геннадием Фастом, с иеромонахом Севастианом, с монахиней Деворой, со многими... Все эти люди жизнью своей свидетельствуют, что доброта и святость в этом мире есть. Я встретила монахов, мирян со светлыми лицами и светлой душой. Несмотря на жестокие испытания, эти люди живут в радости, в молитве, помогают друг другу. Они живут возле Бога, днём и ночью — постоянно.
Конечно, в России и пессимистов много, как и во Франции. Это чаще всего люди без веры. Видя падение общества, они теряют надежду. Но то, что в России много и оптимистов, — это хороший знак.
РУССКИЕ ПОХОЖИ НА НЕУНЫВАЮЩИХ СТУДЕНТОВ
— Разве оптимистов у нас много?
— Да. Путешествуя по России, я с удивлением обнаружила эту жизнеутверждающую радость в людях, а в их отношениях какой-то студенческий энтузиазм, студенческую теплоту...
— А у французов разве этого нет?
— Франция — это другой мир, где люди более далеко отстоят друг от друга. Это не значит, что они плохие. Они — другие. Их отношения менее душевные, более холодные. Человек может проработать десятки лет на одном месте, и его коллеги могут даже представления не иметь о его личной жизни. Потому что деловой стиль отношений не предполагает разговоров о личных проблемах. А тут я проехала на автобусе в Енисейск и обратно, чего только не услышала. Люди говорят без умолку. Делятся и горем, и радостями. Очень интересно было наблюдать.
У нас, увы, много людей, страдающих от одиночества. Много самоубийств на этой почве. Даже среди очень обеспеченных. Бедным легче. Когда всё плохо, есть надежда, что будет лучше. А тут никакой надежды нет. Всё вроде бы есть, и одновременно нет ничего, что удерживало бы в жизни...
— А по гостям у вас ходят?
— Разумеется. Но французы, если они не студенты, придерживаются строгих правил. Если вы приглашены на ужин в 20.00, то в 22.00 вам тут делать уже нечего. Соблюдается строгая очередность приглашений и ответных визитов. Вряд ли кто может прийти в один и тот же дом трижды подряд, и так далее. У нас больше формальностей, чем у вас.
— Значит, в 12 ночи или часа эдак в три к вам в дом не может завалиться какая-нибудь компания?
— Что такое “завалиться”?
— Это значит — нагрянуть.
— О нет, что вы! Все наши походы в гости размеренны и предсказуемы. Это богема может быть непредсказуемой.
— Значит, мы — богемные люди. Любопытно... Интересно, а дорогу на красный свет французы переходят? Мне, например, в Германии мучительно трудно было стоять с толпой у пустующих перекрёстков улиц и дожидаться зелёного огня.
— Нет, французы переходят на красный свет.
— Вот это хорошо, сразу родственное чувство просыпается.
ЦВЕТЫ НА ФОНАРЯХ
В Красноярске, как и в Енисейске, Ирэн жить в гостинице не захотела, ей хотелось, во-первых, не чувствовать себя гостьей на этой земле и, во-вторых, погрузиться в быт сибиряков. Хозяева, которые согласились принять французскую гостью, заблаговременно обратились в ЖЭК №5, что на правом берегу, и начальник его, добрый человек Василий Емельянович Дубровный, распорядился подъезд бедной обшарпанной “хрущевки” отремонтировать вне очереди(!). Тем более, и с работы хозяев поступило на его имя прошение, где самыми ударными словами были: “за державу обидно”. Честь России коммунальщики не запятнали, и, когда Ирэн ступила в подъезд, маляры уже докрашивали плинтусы к радости хозяев квартиры и всех жильцов подъезда, скинувшихся на этот ремонт.
Поутру, по парижской привычке, Ирэн взглянула в окно. И вдруг раздался её встревоженный вскрик, разумеется, с французским акцентом: “Чьто это?” Хозяйка испуганно метнулась к окну: внизу на полянке мелькнула голова соседа и исчезла в люке погреба. Трубы погребов торчали над крышками, словно тайные символы на полотнах сюрреалистов, означая множественные места “захоронений”. “Это — погреб”, — успокоенно пояснила хозяйка. “Зачем?!” — всё ещё тревожась, вопросила француженка. “Хранить картошку, капусту, морковку...”. Такого Ирэн ещё не видела. Она немало сделает открытий на нашей земле, не только духовных, но и бытовых. Особенное умиление гостьи вызвал простой просяной веник: “Какой удобный! Обязательно куплю себе такой в Москве и отвезу в Париж”. А громадные пироги бывшей работницы химико-металлургического завода Евдокии Ивановны, испечённые специально для Ирэн, привели француженку в смятенье. “Это невероятно!” — восклицала она время от времени. “У нас в Сибири всё с размахом!” — весело поясняли ей жители “хрущевки”, которые никак не могли нарадоваться свежеокрашенному подъезду.
— Я заметила: подъезды и лестницы очень волнуют ваших людей. В Енисейске один старец, глядя на меня ласковыми голубыми глазами, спросил: “Ну а как у вас с лестницами?” Я удивилась и не поняла вопроса, он уточнил: “Они чистые?” Я сказала: “Да, чистые”. “Значит, у вас народ более аккуратный”, — вздохнул старец, печалясь о своём народе. Франция действительно довольно чистая страна, где всё ухожено. Уже много лет у нас каждый город соревнуется с другим, победителем выходит тот, у кого больше цветов. Цветы — самое идеальное украшение, недорогое для города и прекрасное. У нас даже на фонарях растут цветы. Висят в специальных вазончиках и благоухают.
— Красиво... А проблемы с жильём у французов есть?
— Частные квартиры очень дороги, особенно в Париже. Государственные, по сравнению с ними, дешёвые, но надо долго стоять в очереди, чтобы их получить. Я сама ждала три года, чтобы поселиться в предместье Парижа.
— Ах если б у нас так “подолгу” ждали!
— Уровень жизни французов гораздо выше, чем здесь. Например, машину во Франции почти все имеют. У нас в семье скромная машина “Пежо”. Снять квартиру практически все в состоянии. Самый маленький заработок составляет 4-5 тысяч франков.
— Если я не ошибаюсь, это по-нашему 16-20 тысяч рублей. Ирэн, для сравнения, скажите, сколько стоит у вас булка хлеба, средней величины книга, квартира, которую можно снять в Париже, и чисто русский напиток, например, бутылка водки...
— Боюсь быть неточной. По-моему, самая дешёвая водка стоит франков 60. Более дорогая — 150. Русская водка есть, но больше польской.
— Кстати, вас не пытались в ваших путешествиях по России угощать водкой? Есть у нас такой злостный обычай.
— О! Не раз и очень настойчиво заставляли меня попробовать её хотя бы “чуть-чуть”. Однажды, когда я в поезде отказалась от такого угощения, мой дорожный попутчик с досады выплеснул её из стакана за окно вагона. Что касается других цен... Месячная плата за квартиру в столице Франции обходится в минимальный месячный заработок. Батон-багет стоит 2 франка. А книга — 100 франков. Моя первая научная книга стоит 140 франков. Для многих это дорого. В целом у нас очень богатое общество, но всё равно много нищих, бомжей. С работой трудно, особенно в Париже, некоторые предпочитают милостыню просить. Часто просят не для того, чтобы поесть, а чтобы купить наркотиков.
— Значит, высокий уровень жизни общества не спасает от безработицы, попрошайничества, наркомании, распада семей?
— Нет. Все эти процессы у нас ещё более разрушительные. И я пока не вижу выхода.
— Можно ли отнести французов к народу верующему?
— Есть сейчас возрождение католической церкви. Но это небольшой процент общества. Молодые тоже в церковь пошли, но их пока мало. То, что идёт время духовных исканий, несомненно. Пример — моя подруга Кристина. Дочь богатых швейцарских банкиров, она объездила весь мир в поисках истины. Изучала многие религии не по книгам. Жила в общинах — католических, протестантских, буддистских... И истину всё-таки нашла, в египетском монастыре у коптов, сохранивших древние христианские традиции, очень близкие к православию. В конце концов она приняла православие. Пишет интересные книги о религии.
МНОГАЯ ЛЕТА!
— Ирэн, вы объездили почти всю Россию. Это правда, что сибиряки особый народ? Или это мы про себя сочиняем.
— Мне кажется, в Сибири более вежливые, более улыбающиеся люди. Но больше всего меня поражают русские женщины. Они не падают духом даже в самых тяжёлых обстоятельствах. Умеют любить вопреки. Очень сильные. И внешности, и одежде уделяют больше внимания, чем француженки. Стараются быть красивыми, одеваться по вкусу, зачастую очень элегантны. А русские мужчины, кстати, галантные.
— ?!
— Они дарят цветы, целуют руку, помогают выйти из автобуса, из автомобиля...
— Каждый день езжу на “маршрутках”, что-то я такого за мужчинами не замечала... А-а, поняла! Они слышат по вашему акценту, что вы иностранка, и тут же начинают проявлять французскую галантность. А французы разве не целуют женщинам рук и не дарят цветов?!
— Дарят, конечно. Но, по крайней мере, как мне кажется, русские мужчины более романтичные, а французские более прагматичные. Руки целуют очень редко, это сохранилось только в аристократии...
— Ну и у нас это тоже отголоски ушедшей дворянской культуры, кстати, офранцуженной. Может быть, благодаря этому Франция, как никакая другая страна, нам довольно понятна и близка. Что бы вы пожелали нашему журналу?
— Многая лета! Вы делаете очень хорошее созидательное дело. А это в эпоху разрушения очень важно.
— Гран мерси, Ирина Петровна!
— Мне очень нравится имя Ирина.
— Ирина, вы видели Россию советской, постсоветской, перестроечной, рыночной, не знаю, как ещё её назовут. Она изменилась, на ваш взгляд?
— Изменилась, это сразу видно. И люди изменились...
— Благотворны эти перемены или нет?
— В них много положительного.
— Например...
— Люди возвращаются к вере, к истории. Не враз происходит этот поворот, но ведь это только начало. Многие ищут свои корни, обретают себя после стольких лет советской обработки. Я встретила много молодых людей, внешне они простые, но какие глубокие у них мысли, которые в голову не придут некоторым маститым философам. А сколько стало священников, монахов, которые трудятся во благо России, молятся за неё
!— Значит, вы верите в будущее России?
— Да, конечно. Когда я вижу, как много сделано за 10 лет, как много людей живёт для хороших целей, совсем не меркантильных, когда я вижу, как они жертвуют собой, я не могу не верить в будущее России.
— Спасибо!
Принимала и расспрашивала гостью Валентина МАЙСТРЕНКО
© Содержание — «Енисейский благовест», 2002 |
|
|
|
|
 |
 |
|