Анна Никольская

ИЗДАННЫЕ КНИГИ:
"Путешествие на Запад, или тайна мадам Кортни", повесть, 2005 г."Хвостатый лекарь", собачьи рассказы, 2006 г.

Родилась 14 июня 1979 г. в г. Барнауле в семье академика и психиатра. Окончила Барнаульскую общеобразовательную школу 22 с углубленным изучением иностранного языка, музыкальную школу по классу фортепиано, художественную школу. В 2001 г. закончила АлтГТУ по специальности "Регионоведение", получив красный диплом специалиста-регионоведа со знанием двух иностранных языков.
После этого училась в Московской Международной школе дизайна. Стажировалась в Лондонском Колледже Искусств и Дизайна Челси (диплом дизайнера интерьера, декоратора). Писать начала в Англии, неожиданно для себя самой, но скорее всего от нахлынувших неизгладимых впечатлений. Первая книга - повесть-сказка "Путешествие на Запад, или тайна мадам Кортни" в рамках фестиваля "Издано на Алтае" удостоена первой премии "Лучшая детская книга - 2005". Это история о двух русских школьницах, которые по стечению роковых обстоятельств были превращены некой английской волшебницей мадам Кортни в таксу и левретку. С целью вернуть свой прежний облик девочки отправляются в Лондон. Франтишка и Отка путешествуют по Европе, спасают жизни и судьбы, ведут себя геройски, и, в конце концов, заслуживают прощения мадам Кортни.
Любовью к собакам отличилась с детства, потому и решила писать о них. Вторая книга - сборник собачьих рассказов "Хвостатый лекарь" целиком и полностью посвящена братьям и сестрам нашим меньшим, а также их взаимоотношениям с нами.
В настоящее время живу и работаю над третьей книгой в славном турецком городе Анталья, где морской бриз и мягкий климат располагают к творчеству необычайно.
Имею двух такс Нору и Бонифация, а также огромное желание когда-нибудь в удущем открыть в родном Барнауле приют для бездомных собак.
Замужем, детей пока нет.
Публикации: Литературный журнал "Барнаул", газета "Алтайская правда".

Хвостатый лекарь

У меня с Толиком всегда было полное взаимопонимание: он командует - я его слушаюсь и получаю за это что-нибудь вкусненькое. Вообще, я собака очень редкая - с удивительно покладистым характером. Обычно ротвейлеров надо укрощать, но в моем случае особых усилий не понадобилось. Хотя признаться, и у меня есть свои недостатки. Во-первых, у меня весьма смутные понятия о праве собственности, особенно если речь идет о съестных припасах. К примеру, по молодости мне ничего не стоило уничтожить в один присест добрую половину упаковки «Чаппи», пятикилограммовой, прошу заметить. А во-вторых, я не отличаюсь особенной аккуратностью: водные процедуры – не для меня.
Познакомились мы с Толиком, когда мне было четыре года, а ему - четырнадцать. В детской группе нашего лечебно-кинологического центра он был самым старшим. Из-за ДЦП - детского церебрального паралича – к коляске Толик был прикован с детства.
Я Толиком всегда гордился: он способный и мужественный (у нас вообще с ним много общего). Хотя когда-то я жутко боялся его коляски, все думал: «А вдруг эта махина мне лапу ненароком переедет?»
В нежном возрасте я… Кстати, забыл представиться, меня зовут Мотя, но мне больше нравится звучное «Матвей». Так вот, в нежном возрасте я прошел строгий отбор, чтобы выяснить, стану я лекарем или нет. Критериями профпригодности были: 1) любовь к детям и 2) «способность вытерпеть любую боль, которую может причинить ребенок с нарушенной координацией». Ни малейших признаков агрессии во мне не обнаружилось, и я лекарем стал.
Вообще, с ребятишками у нас занимались только незлые собаки, а наши породы значения не имели. Работали и среднеазиаты, и доберманы, и, как их там, карликовые пинчеры. Хотя нас, как и людей, различали по темпераменту. Помнится, был у нас мальчик Степа – медлительный и неуклюжий, так с ним ньюфаундленд Савелий занимался. А вот к гиперактивной Любочке приставили немецкую овчарку по кличке Чен. Чен был черный и упитанный – ростом с небольшого теленка. Цену он себе знал, ходил важный и лаял редко – в силу крайней необходимости. Зачем зря голосовые связки напрягать? Поговаривали, что на службе в Чечне он обнаружил схроны с оружием, взрывчаткой и боеприпасами. А в марте 2000 года Чен выследил главаря террористов Салмана Радуева. Потом он получил именной ошейник и пожизненную пенсию и стал работать с нами. Толику Чен очень нравился, я даже ревновал поначалу, но потом успокоился. Теперь-то я знаю, Толик меня больше всех любит.
Сейчас мы с Толиком – не разлей вода. Но так было не всегда, а начиналось все вот как.
Толика к нам в центр привезли родители. Я еще тогда подумал: что за странный мальчик? Ни с кем не общается, замкнутый, нелюдимый, боится всего. А худой был – кожа да кости! Я к нему сам первый подошел, обнюхал, и сразу ему понравился. А вот Толиковой маме, по-моему, не очень. Она потребовала, чтобы с Толиком занимался миттельшнауцер Бориска, но старший тренер порекомендовал меня – по всем параметрам я подходил больше.
Всего в нашем центре работали двадцать собак-врачей, и у каждого из нас был свой лечебный профиль. Бориска, например, большой специалист по улучшению координации движения, а такса Мила исправляла нарушения в моторике рук. Почти все мы могли «купировать приступ эпилепсии». Однако самые тяжелые случаи доставались нашим мэтрам - среднеазиатским овчаркам Гене и Кеше, они учили своих пациентов ходить. Мы вылечили многих ребят с врожденными пороками, а после трагедии в Беслане помогали маленьким заложникам из осетинской школы вновь научиться радоваться жизни…
Представляете, по началу Толик меня даже побаивался немного и почти совсем не разговаривал. Ни с кем. Наш психолог – Валерий Иванович много усилий приложил, чтобы чем-нибудь его заинтересовать. Так, начали мы с ним тренироваться на аджилити – это такой собачий бег с препятствиями. Толику было очень тяжело проходить полосу препятствий, следуя за мной на коляске. Да и пальцы его в то время еще совсем не слушались. Но он всегда был мальчиком выносливым и упорным. Я тоже, разумеется, помогал ему и всячески давал пример для подражания. Барьер я брал самозабвенно, отлично понимая произведенный при этом на Толика эффект. Глядя на меня, постепенно Толик стал делать успехи: научился ухаживать за мной - расчесывал шерстку, мыл лапы, чистил уши. И что самое интересное – начал разговаривать со мной, точно с человеком. Я слушал Толика внимательно, а слушался беспрекословно, и, в конце концов, Толик ко мне привык и привязался. Я к нему тоже.
Со мной Толик почувствовал себя хозяином, впервые в жизни понял, что он тоже может за кем-то ухаживать, а не только принимать помощь от других. Ведь с нами, собаками, такие дети, как мой Толик, чувствуют себя не ведомыми, а ведущими. Мы же не выбираем себе хозяина: слушаем того, кто с нами занимается, кто кормит и водит гулять. Поэтому мне, в отличии от некоторых людей, все равно, здоровый у меня друг или нет...
Уже после месяца тренировок Толик преуспел в хэндлерстве (так называется выставление собак на ринг), стал лучшим в нашей группе. Мы даже выступали вместе в районном конкурсе и заняли тогда первое место. Толика после этого «Нашим Чемпионом» прозвали. Потом было еще много разных соревнований и чемпионатов, и почти всегда мы побеждали.
Как-то Толик заболел гриппом. Работа, конечно, встала, а со мной стали твориться удивительные вещи. Сон пропал, даже есть не хотелось, и одна только мысль о Толике, и жизнь без Толика как-то даже мне вовсе не нравилась. А когда он вновь появился на площадке, я был готов лизаться без передышки до конца урока. И не только о потому, что я сильно соскучился тогда - я лучше всех знаю, как парализованному Толику полезно меня погладить и пообнимать.
К моему пятилетию Толик про меня стихи сочинил - юбилей, как-никак: «Я в кинологи пошел, друга Мотю здесь нашел…». Кстати, человеческие имена у нас не случайно появились. Ведь нас - собак искони и всюду зовут Шариками или Барбосами. Изредка только, да и то в виде исключения – Трезорами. Но здесь, в нашем центре, мы с детьми всегда были на равных. Для них мы не просто питомцы, для них мы – настоящие друзья, которых, возможно, у них никогда раньше не было…
Да-а, веселые были времена! Мы выступали, ездили в дома инвалидов в гости к ребятишкам, устраивали там целые собачьи шоу, наряжаясь в карнавальные костюмы. Помню, Толикова мама сшила мне костюм Артемона, а Толик был Буратино…
И чего только мы с Толиком не пережили! Можно сказать, огонь, воду и медные трубы вместе прошли. За это время он сильно изменился: из застенчивого, болезненного мальчика он превратился в, не побоюсь этого слова, настоящего мужчину - сильного и ответственного. Не даром ведь его «Чемпионом» прозвали. Его чрезмерная скромность тоже куда-то подевалась: со сверстниками, теми, что не в колясках, стал общаться на равных, мускулами обзавелся. А все благодаря чьим стараниям? Моим!
А после того, как я ушел на пенсию, Толик забрал меня домой. Теперь я живу у него. Мама Толика относится ко мне замечательно: гуляет и кормит меня, когда Толик в отъезде. Он теперь редко бывает дома. Видим его чаще по телевизору, да в газетах об его успехах читаем. Сейчас он в Афинах – на двенадцатых параолимпийских играх. Послезавтра участвует в заезде инвалидов-колясочников на 1500 метров. И знаете, я в своем Толике уверен на все сто. Лапу даю на отсечение – он победит, ведь Толик у меня настоящий чемпион!

Хвост на память

Сухарь тонул в проруби. Он судорожно цеплялся за ее края, но те с веселым хрустом ломались, превращаясь в искрящуюся ледяную крошку. От холодной воды грузное тело Сухаря сводило судорогой, руки не слушались, но он продолжал бороться за свою никчемную жизнь. Возможно, оно того не стоило, но умирать в расцвете сил Сухарю никак не хотелось. Сознание постепенно покидало его, холода уже не чувствовалось. В испуганном воображении Сухарь представлял себя маленькой зеленой лягушкой, барахтающейся в крынке со сметаной. Но сметана эта, а точнее вода, никак почему-то не желала становиться маслом. Сухарь закрыл глаза, расслабился и медленно пошел под воду.
Вдруг в его угасающее сознание ворвался громкий, и, как Сухарю показалось, осуждающий лай.
«Что ж я делаю?» - ужаснулся на свое бесхарактерное поведение Сухарь и, что было сил, заработал конечностями.
Когда он вынырнул, первое что увидел, была собачья морда. Маленькие карие глаза смотрели на Сухаря с нескрываемым презрением. От этого взгляда ему даже неловко стало. Собака тяжело вздохнула и повернулась к Сухарю задом. Его потрясенному взору предстал куцый потрепанный хвост. Два раза Сухарю объяснять не пришлось. Собрав последние силы, он протянул к спасительному хвосту руку и рванулся всем телом из воды. Однако, сей хвост был слишком короток, и Сухарь промахнулся. Снова и снова повторял он попытку ухватиться за хвост, но безрезультатно. Собака то и дело оглядывалась, наблюдая за бесславными телодвижениями утопающего. Наконец, терпение ее лопнуло, и она молвила: «Вы, Кузьма Михайлович Сухарев – слабак, и вообще – нехороший человек».
Сказала это собака и ушла…

Сухарь открыл глаза. Мокрый от холодного пота, он лежал на больничной койке палаты-люкс. Над ним с испуганным лицом стояла сиделка.
- Что с Вами? Вы так кричали! Может, доктора позвать? – заботливо поинтересовалась она.
- Не надо, - скривился Сухарь. – Попить лучше дай.
Сиделка с подобострастием протянула ему стаканчик «Перье».
Сухарь опустошил его залпом и откинулся на подушки.
Опять эта чертова прорубь! Он уже месяц здесь валяется, а она все снится проклятая. И как же это он, Сухарь - известный в городе криминальный авторитет, мог попасться на эту удочку. Братва из конкурирующей группировки решила на мировую пойти - пригласила на шашлыки с баней и купанием в проруби. Делить им теперь было нечего, каждый в своем районе заправлял, вот Сухарь и согласился. А чем его наивность обернулась? Двоих ребят – Душмана и Лысого на той неделе схоронили, а он вот на больничной койке с отмороженным ногами парится. Хорошо хоть ампутировать не пришлось. Испугавшись собственным мыслям, Сухарь судорожно перекрестился.
«Да, права была та собака: слабак ты, Сухарь, и место тебе на…»
Постойте-ка… Сухарь вдруг встрепенулся. А откуда там собака взялась? Которую неделю ему снится один и тот же сон, но собака со своим куцым хвостом там появилась впервые.
Сухарь задумался. Какая-то мысль не давала ему покоя, но он не мог ее уловить. Что-то знакомое, уже виденное им ранее было в этой собаке из кошмарного сна. Дэ-жавю, какое-то!
Дверь отворилась, и, благоухая ароматом из новой коллекции «Kenzo» в палату впорхнула его жена. Выглядела она, как реклама бутика на Кутузовском: на плечах небрежно накинута соболья шубка, в ушах брильянты сверкают, а на лице – улыбка.
«Хоть бы для приличия прикинулась, что переживает!» - разозлился Сухарь.
- Привет, дорогой. Ну, как там наши ножки? – словно прочитав его мысли, жена с наигранной жалостью смотрела на Сухаря.
- Нормально, - проворчал он. – Чего пришла, денег опять надо?
- Зачем ты так, Сухарик! Я тебе вот витаминчиков принесла, - жена обиженно протянула ему ананас.
- У меня этими витаминами весь холодильник забит. Когда мне их жрать-то? На той неделе меня выписывают уже, - Сухарь с ненавистью смотрел на жену.
- Прекрасные новости! Знаешь, любимый, а я как раз на недельку в Париж собралась - на распродажу сумок. Я себе такой классный ридикюльчик из соломки с ракушками от Лулу Гиннесса присмотрела! А там он процентов на семьдесят дешевле, – защебетала воодушевленная жена. - Но ты не думай, я успею – на той неделе вернусь.
- Все ясно, - выдавил из себя Сухарь. - Сколько тебе надо?
- Немного, тысяч сорок-пятьдесят, и лучше в евро. Ты не волнуйся, Сухарик, я в этот раз по скромному.
- Ладно, у Толяна возьмешь, а сейчас отваливай, устал я что-то. И чтобы дома сидела. Я проверю!
- Конечно, дорогой, - просияла жена. – Ну, я полетела. Мне еще на обертывание к семи, - дверь за ней захлопнулась.
«Хоть бы спасибо сказала, стерва», - обиделся Сухарь и загрустил.
Ему опять вспомнилась прорубь… Погоди-ка, как она там говорила? Лулу какой? А ведь точно: Лулу ее звали! - Сухарь аж подскочил на своей кровати. Он вдруг все вспомнил: и собаку, и хвост, и старушку. Да, давно это было. Сухарь тогда еще совсем пацаном был, и Сухарем то его в ту пору никто еще не называл – все больше Кузькой.
Была у них в деревне старушенция одна, учительницей музыки в школе работала. Странная была! Как-то на первое мая на демонстрацию в шляпе с вуалью явилась, так ее деревенские бабы на смех подняли. И была у этой старушенции собачка по кличке Лулу. Невзрачная такая собачонка – маленькая, криволапая, шерсть густая – вечно дыбом стояла. Зато был у этой Лулу хвост красоты дивной: пушистый, белый с рыжим, все загогулиной кверху торчал. Не собака – белка вылитая!
Невзлюбил Кузька собачку эту. Уж больно важно она свой хвост носила. Да и имя ее на иностранный манер его раздражало: у нас здесь не Париж ведь – деревня «Светлый путь Ильича»! И вот однажды изловили они с ребятами эту самую Лулу и решили наказать за высокомерие. Нечего расхаживать точно павлин по деревне! Взял Кузька топор и оттяпал ей этот самый хвост по самое некуда – один короткий обрубок остался. И правильно сделал! После этого случая старушенция забрала свою Лулу и из деревни уехала.
Давненько это было, сколько воды с тех пор утекло.
Сухарь лежал и все думал про Лулу, а все больше про ее хвост пушистый. И вот ведь странность какая – вдруг ему эту Лулу жалко стало. Всю жизнь прожил, и не вспоминал даже про нее ни разу. А тут нате вам – жалость в нем проснулась. А вместе с ней и совесть. Стыдно вдруг Сухарю стало - аж покраснел весь. И чем эта Лулу ему тогда мешала? Собачка то неплохая была, не злобная…
- Здорово, Сухарь! – от грустных мыслей его отвлек знакомый голос.
В дверях стояли Мясо и Матвей.
- Здорово, - мрачно поприветствовал Сухарь товарищей.
- Тут такое дело, - замялся Мясо. – Надо бы ствол новый раздобыть. Мы со всеми уже разобрались, вот только Леший один остался. А ведь это он с прорубью замутил.
Набычившись, Сухарь молчал.
- Я понимаю, мы с этим делом затянули. Но сам знаешь, его не так просто найти было. Он ведь в бега подался. Но вчера его пацаны выследили – он квартиру снимает у бабки в частном секторе. Завтра мы туда нагрянем, вот ствол только чистый нужен. Ты бы позвонил Гитлеру, - Матвей с опаской взглянул на бригадира.
Тот сидел на кровати и скрипел челюстями. Вид у него при этом был грозный. Вдруг он резко вскочил с кровати и бросился на товарищей.
- Ты чего, Сухарь?! – не поняли пацаны и попятились к дверям.
Кое-как передвигаясь на отмороженных ногах, Сухарь схватил одного за шиворот и что есть мочи заорал:
- Пошли вон! И чтобы никаких больше стволов! С сегодняшнего дня я вам больше не Сухарь! У меня имя нормальное есть - Кузьма Михалыч Сухарев!!

Сорок первый

Всю свою жизнь Барри вместе с еще десятком таких же, как он, собак прожил в монастыре. Его дом прятался в узком высокогорном ущелье, на заснеженном перевале Большой Сен-Бернар. Перевал всегда был безлюдным местом, девять месяцев в году здесь длилась зима. Скованый льдами и продуваемый насквозь ветрами Сен-Бернар часто становился могилой для отправившихся в дорогу путников. Большую часть года пешеходные тропы были покрыты коркой льда, а редкие путешественники рисковали погибнуть при сходе лавины или стать пленниками снежных заносов. Внезапная метель, буря, коварные расщелины, скрытые под снегом, подстерегали их на каждом шагу. После бури монахи-августинцы шли в горы разыскивать пострадавших. Большая высота и глубокий снег затрудняли при поисках использование лошадей или мулов, а вот собаки чувствовали себя уверенно, свободно ориентируясь в горах.
Барри свою работу любил. При обходе вверенных ему территорий пес пользовался всегда одним и тем же маршрутом, где ему были знакомы каждая трещинка, каждый камешек. Спускаясь с хозяевами на итальянскую сторону перевала за маслом и вином, а на швейцарскую - за мясом и молоком, Барри так хорошо изучил дорогу, что не сбивался с нее даже в сильный туман или пургу. Мощь ледниковых массивов, завораживающие взгляд толщи прозрачного льда, заснеженные долины, стремительность альпийской реки, летящей вниз, тут и там срываясь шумными водопадами, чистейшие озера – все это было для Барри родным.
Следуя за монахами, Барри и его товарищи не только охраняли их в пути, но и помогали им в поисках. Со временем Барри научился самостоятельно находить людей. Обладая отличным чутьем, он отыскивал и откапывал людей под толстым слоем снега, разгребая его своими мощными лапами. Добравшись до потерявшего сознание человека, пес ложился рядом, чтобы отогреть его теплом своего тела, лизал лицо и согревал дыханием. Чтобы спасенный не погиб от голода и холода, к шее Барри монахи привязывали мешочек с едой и флягу с вином, а к спине - теплое одеяло. Если пострадавший все равно не приходил в себя, пес бежал в монастырь и звал на помощь людей.
Иногда Барри работал в паре с Люси. Она была еще молодой и поначалу лишь набиралась опыта, следуя всюду за Барри и учась распознавать человеческий запах под снегом. Чутье у Люси оказалось отменным, и вскоре она работала уже на равне с Барри. Если собаки находили в снегу человека, Люси ложилась рядом, а Барри спешил за подмогой.
Эта была очень трудная, утомительная работа, требующая от собаки недюжей силы и отменного здоровья. Нередко после возвращения с поисков шкура Барри была покрыта сплошной коркой льда, лапы кровоточили, и пес падал без сил.
Так верой и правдой прослужив людям двенадцать лет, Барри спас от верной гибели сорок человеческих жизней.
Эта зима даже для Сен-Бернара выдалась необычайно суровой. Стихия бушевала не переставая несколько суток. Когда буря улеглась, Барри отправился на поиски. В этот раз он шел один: Люси недавно ощенилась. День был ясный, морозный. Снежное покрывало сгладило, выровняло все вокруг и сияло сухими, алмазными искрами. Солнце зажигало снеговую гладь белым блеском, и от этой белизны Барри жмурился, то и дело останавливаясь в поисках занесенной тропы.
Вдруг он замер и начал беспокойно принюхиваться. Да, сомнений не было: из глубокой расщелины, скрытой под толстым слоем снега, доносился запах человека. Барри свернул с тропы и осторожно принялся спускаться вниз. Склон был крутым, одно неверное движение и Барри мог кубарем покатиться вниз, рискуя погибнуть сам. Но пес будто плыл по снегу, уверенно работая могучими передними лапами. Было тихо, природа замерла, словно в предчувствии беды. Всякое движение остановилось, ни малейшее дыхание не шевелило убранного инеем леса. Лишь где-то в вышине могучих сосен стучал, не пугаясь собственной дерзости, трудяга-дятел – единственный знак жизни среди этой белой пустыни, и его марш разносился эхом в величественной тишине гор.
Его не было видно, лишь небольшой холм выделялся на фоне белой заснеженой глади, но острый нюх Барри безошибочно распознал лежащего под снегом человека. Пес не суетился: он тщательно обнюхал снежный холм, пытаясь определить, где находится голова, и осторожно, чтобы случайно не задеть человека, стал копать. Сначала из-под снега появилось лицо - пострадавший оказался молодым мужчиной. Он лежал навзничь, глаза были закрыты, от него сильно пахло порохом. Дыхание практически не улавливалось, но человек был жив. Барри принялся копать дальше, уже быстрее, загребая снег большими кусками. Наконец, из-под снега показалось то жалкое нечто, что еще недавно было человеком: скрюченное обледенелое тело в военной форме, напоминавшее сломанного оловянного солдатика, брошенного нерадивым мальчуганом. Жизнь в нем еле теплилась, и Барри лег рядом, пытаясь согреть солдата своим теплым мохнатым боком.
Начинало темнеть, а в сознание человек не приходил. Прошел еще час. Два часа. Барри поднялся и стал лизать щеки, нос, губы солдата - тщетно, но Барри уже не останавливался. Вдруг произошло чудо – в воздухе задрожал прерывистый вздох. Пес даже не услышал его, а скорее ощутил движение в замерзшем лице. Горячее собачье дыхание спасло солдата: веки его дрогнули, и он издал тихий стон. Размашисто виляя хвостом, Барри басисто пролаял свое приветствие и продолжил работу. Нужно было спешить, обессиливший человек должен был добраться до монастыря до наступления темноты. Пес навалился на него всем телом, пытаясь перевернуть на бок и помочь встать. Мужчина вновь застонал и открыл глаза. Лицо его исказилось от ужаса, но увлеченный работой Барри не заметил этого. Он сделал свою работу – спас очередную, сорок первую на его счету жизнь, осталось лишь добраться до дома. Каждый раз пес испытывал необычайную радость от чувства выполненного долга - долга перед людьми. Скрюченная рука солдата потянулась к карману мундира, он судорожно пытался отыскать что-то, но обледеневшее тело не слушалось. При температуре в тридцать пять градусов ниже нуля человек пролежал в снегу слишком долго: его ноги были отморожены. Собрав последние силы, солдат резко дернулся в сторону и закричал. Пес удивленно взглянул на него и вдруг почувствовал острую боль, пронзившую грудь. В сумерках принимая своего спасителя за хищного зверя, обезумевший от страха человек ножом наносил Барри одну рану за другой. Сталь как-то весело сверкала, врезаясь в большую, мягкую грудь собаки, и каждый удар сопровождался прерывистым вздохом безумца: «Ху! Ху!»
Внезапная опасность, близкая смерть – как часто Барри стоял с ними лицом к лицу! Благородный пес, без остатка посвятивший себя служению людям, не стал защищаться: не причиняя человеку вреда, он откатился на безопасное расстояние и замер. А солдат, не веря в спасение, все кричал от ужаса перед неизвестностью и смертью. Барри было невыносимо больно, но страшнее страданий умирающей собаки было выражение тупой муки на лице солдата, его ничего не видящий взгляд. Истекая кровью, Барри пополз к Сен-Бернару...

По кровавому следу, тянущемуся за собакой до самых монастырских ворот, монахи отыскали пострадавшего. Солдату оказали необходимую помощь, но Барри спасти не успели.
Позже до Сен-Бернара дошли слухи о том, что в России была разбита армия Наполеона. Остатки его войск, спасавшихся бегством, атаковывали партизаны, преследовала армия фельдмаршала Кутузова. Мороз, стаи голодных волков - все было против несостоявшихся завоевателей. После перехода Березины началось массовое дезертирство: кто-то бежал в Швейцарию, кто-то в Италию, но не во Францию, где солдат ждал военный трибунал. Путь их лежал через Сен-Бернар. Один из дезертиров, обессиленный тяжелым переходом и внезапно начавшейся бурей, упал в снег и уснул, незамеченный ушедшими вперед товарищами. Его то и спас от верной смерти Барри, поплатившись собственной жизнью за свое великодушие.
Но люди не забыли о Барри. Через восемьдесят пять лет в Париже на одном из берегов Сены на кладбище домашних животных в честь мужественного и добродушного Барри они поставили памятник. На мраморном барельефе изображена большая собака, к которой прижимается спасенный ребенок, а надпись гласит: «Барри, спасшему сорок человек и убитому сорок первым». А еще в память о бесстрашном сенбернаре до сих пор хотя бы одну собаку в питомнике монастыря Сен-Бернар называют Барри.

Родственные уши

Генри слыл псом авторитетным, сильным и волевым: ни котам, ни посторонним собакам спуску не давал. У него был ледяной взгляд, властная линия подбородка, хладнокровие чемпиона и несокрушимые челюсти. В округе он - главарь своры бездомных псов - был личностью известной, его уважали и даже побаивались. Генри, отличавшийся крепким телосложением и решительностью в поступках, когда-то был восточно-европейской овчаркой, к тому же довольно породистой. Но с тех пор много воды утекло, от былого экстерьера одна осанка и осталась. Шерсть свалялась, когти от постоянной беготни стерлись, а уши он потерял позапрошлой зимой – отмерзли. Генри сильно переживал из-за ушей, хотя без них как-то даже сподручнее стало - опять же в драке свои преимущества. Но как Генри ни старался, чувство неловкости из-за отсутствия ушей сидело в нем крепко. Даже комплекс на этой почве развился: ну какая из тебя овчарка, когда ушей и тех нет?
Но в целом жилось Генри неплохо: ел вдоволь – помойки да сердобольные старушки с голода помереть не давали, спал на травке, а зимой прибивался к бомжам и ночевал в теплотрассах. Ни жизнь – сказка!
Проснулся Генри сегодня рано - от голода. Вчера поужинать не успел – участвовал в разборке с соседскими псами, поэтому в животе противно ныло. Ну, да это дело поправимое. Не смотря на баталии в брюхе настроение у пса было отличное. Солнышко ласково пригревало бока, а слух услаждало веселое чириканье воробьев. Генри сладко потянулся так, что косточки затрещали, и легкой трусцой направился к дальней мусорке. К дальней, потому что по пятницам из столовой № 5 туда привозили отходы. Сегодня была суббота, но Генри не переживал, что останется без завтрака. В округе все знали, что добыча из столовки по праву старшинства принадлежит ему – грозе окрестных дворняг великому и ужасному Генри. И ни один здравомыслящий пес, дороживший своей шкурой, не позволил бы себе позариться на его собственность.
Немногочисленные пешеходы молча, с мрачным видом, торопливо шагали по улице, засунув руки в карманы. Поигрывая мышцами и находясь в своем лучшем расположении духа, Генри подходил к мусорке. Еще издалека уловил он приятный аромат говяжьих костей – добыча обещала сегодня быть более чем съедобной. И действительно то был настоящий храм желудка: живописную кучу пустых консервных банок, измятой бумаги, старых башмаков, яичной скорлупы и другого, видавшего виды, ненужного барахла венчал увесистый пластиковый пакет столовских отходов! В предвкушении плотного завтрака Генри облизнулся и, разгребая хлам, полез в мусорный контейнер. Вдруг оттуда, словно черт из табакерки, выскочил кот. От неожиданности Генри резко отскочил в сторону и страшно выпучил глаза. Кот вспрыгнул на забор, окружавший мусорку, выгнул спину дугой и угрожающе зашипел. С остервенением клацая зубами, Генри стал подпрыгивать, пытаясь тяпнуть котяру за хвост. Но тот сидел в зоне недосягаемости и издевательски сверкал на Генри своими бесстыжими зелеными глазищами. Кот был холоден, безмятежен и недоступен, как пятикаратный брильянт. От такого наглого поведения незнакомца Генри пришел в ярость. Никто на свете, ни одна живая душа не смела позариться на то, что на законном основании принадлежит ему. Даже бомжи и те обходили мусорку стороной, памятуя о том, какие мощные у Генри челюсти. Но сейчас какой-то полосатый бесстыдник, вальяжно расположившись на заборе, смотрел на Генри с презрением и к тому же гнусно усмехался в усы!
Генри напустил на себя самый грозный вид и тихо, еле сдерживая бешенство, прорычал:
- Ты, морда сопливая, в курсе, что это моя помойка?
- Впервые слышу, – голосом, напоминающим треснувший патефон, молвил кот, проигнорировав оскорбление. – Эта помойка принадлежит ЖЭУ № 1 Центрального района. Но возможно, у меня устаревшая информация, - он пожал плечами. - Потрудитесь-ка предъявить документики.
- Какие еще документики? – зарычал пес.
- Ну, дарственную, например, или там справку о приватизации, - промурлыкал кот с самой холодной, самой любезной, самой безразличной улыбкой из арсенала Джонни Депа.
- Ты мне это брось! – лопнуло терпение Генри. – Отвечай, когда тебя спрашивают, что ты на моей помойке потерял?
- Я-то? – хмыкнул кот и сверху вниз смерил Генри уничижительным взглядом. – Да вот уши серые потерял, ты случайно не видел? – спросил негодяй с улыбкой, от которой на сей раз его верхняя губа презрительно и высокомерно искривилась.
«Нет», - чуть было не ответил Генри, но осекся.
- Что ты сказал? А ну-ка повтори?
- Я говорю, ушей не видел? Маленькие такие, внутри розовые, сверху - шерсть, - нисколечко не смутившись, отвечал кот.
Генри не верил своим собственным отмороженным ушам. Еще ни один пес, а тем более какой-то там кот не смел так нагло измываться над его физическим недостатком.
- Ты что, издеваться надо мной вздумал?! – рявкнул он в бешенстве.
- Ни в коем разе, - спокойно молвил кот и, широко разинув пасть, зевнул.
Да, этот мерзавец был явно не из робкого десятка. Генри внимательно пригляделся к полосатому негодяю, и вдруг заметил, что у кота, как и у него самого нет ушей! Этот изъян придавал его наглой морде даже некое с Генри сходство. Вот те раз!
- Ты сейчас чьи уши имел в виду? - подозрительно прищурился на кота пес.
- Ну, разумеется, свои, - ответил хитрюга. – В отличии от некоторых я весьма наблюдателен - сразу заметил, что ты тоже безухий.
- Я свои в позапрошлом году потерял, - с горечью сказал Генри, - когда на улице минус сорок было. Помнишь? – пес присел возле бачка.
- Еще бы мне не помнить, своих-то я тоже тогда лишился, – вздохнул кот.
- Серьезно? – заинтересовался Генри.
- Да-а, - протянул кот. – Болел тогда страшно, чуть лапы не отбросил. Думал, все – кранты мне, но потом ничего, через месяц все зажило.
- А у меня через полтора, - подхватил Генри. – Чем я их только не лечил! Даже Моську из соседнего двора просил, чтобы зализывала на ночь.
- А ты растирания не пробовал? – с любопытством поинтересовался кот.
- Спрашиваешь! Целыми вечерами только этим и занимался.
- А я валерьянку принимал, - заметил, между прочим, кот. – От боли, конечно, не спасало, зато спал крепко.
- У меня, как морозы, так эти места опять ноют, - пожаловался Генри, потрогав отсутствующее ухо лапой.
- Ага, по ночам особенно. Бывает, как начнет ломить, хоть на стену лезь!
- И не говори, - понимающе кивнул головой пес. – А иногда даже летом побаливают. Особенно перед дождем – просто мочи нет.
- Ну да, и у меня тоже. Муки адовы! – поморщился кот.
- Слушай, приятель, а ты не пробовал вазелин? - сердечным тоном спросил пес.
- Пустое дело, - отмахнулся кот лапой. – С таким же успехом можно коровье масло втирать. Вот я когда в доме жил, у хозяйки моей мазь одна была, забыл, как называется, что-то с гусями связано. Так она говорила, от всего помогает. Но где ее сейчас раздобудешь…
- А ты что, раньше домашним был? – удивился Генри.
- А то! Я, между прочим, в частном секторе жил, на печке спал, - с чувством собственного достоинства ответил кот.
- Правда? – встрепенулся Генри. – А я в квартире жил до трех лет. А потом хозяевам надоел, и они меня одним знакомым отдали. Но я сбежал, уж больно меня там колотили.
- Обычное дело, - фыркнул кот.
- А ты как на улице оказался?
- Моим квартиру дали в новом микрорайоне, они уехали, а меня так на печке и оставили. Я там пожил какое-то время, соседи меня подкармливали. Но для моего гордого духа дары благотворительности тягостны. А потом печку мою вместе с домом снесли. Вот теперь бродяжничаю, уже третий год как, - рассказал свою нехитрую историю кот – одну из тех, от которых ежедневно зевает город.
- А я четвертый, - вздохнул пес. - Слушай, тебя как зовут?
- Барсик, - с величайшей серьезностью представился кот.
- А меня Генри - в честь знаменитого писателя американского.
- Что ж, Генри, приятно было познакомиться. Ну, я пошел, - засобирался вдруг Барсик.
- Погоди, - остановил его Генри. – Ты сегодня завтракал?
- Только собирался, - Барсик с тоской покосился на мусорный бачок.
- Так ты оставайся! – радостно предложил пес. - Вон вчера сколько вкуснятины навезли!
- А можно? – усомнился кот, подозрительно глянув на Генри.
- Ну конечно! Я тебя угощаю. Послушай, дружище, а ты мазь из кедровых орешков втирать не пробовал? У меня еще есть немножко…

Наследство мадам Рокфюллер

Дорогой Даэри!
Спешу тебе напомнить, что сегодня ровно пять лет с тех пор, как я – простая сорокалетняя девица из штата Огайо поселилась на правах экономки и компаньонки у мадам Рокфюллер, став полноправным обитателем Манхэттена. Тебе, конечно же, известно, скольких трудов, пота и крови стоило мне это тепленькое местечко. Лишь на приобретение диплома Йельского университета ушла добрая половина моих сбережений. А уж о том, сколько усилий пришлось приложить мне, урожденной Эмили Бэнкс, чтобы убедить мадам в нашей «дальней родственной связи», и вспоминать не стоит.
Ровно пять лет я, циничная и рассудочная, не верующая ни во что на свете и считающая всех людей подлецами, играю роль незлобливой, наивной и доверчивой козы с оттенком покорной печали на челе (Тьфу, аж самой противно!).
Празднуя юбилей в горьком одиночестве и в позаимствованном у мадам собольем манто (Рокфюллерша укатила в «Метрополитен» на премьеру «Сирано»), я пью шампанское и никаких радужных эмоций по этому поводу не испытываю. Ну, разве что, вчера вечером мне немного взгрустнулось от того, что мадам Рокфюллер все еще не откинула свои драгоценные копыта, а это, согласись, довольно невежливо с ее стороны. Этому окаменелому, девяносто девятилетнему потомку рода, уходящего корнями в седую древность, пора бы уже задуматься: а стоит ли дальше коптить небо и тратить свои миллиарды на какую-то там благотворительность? К чему все это? Ведь местечко в раю она себе уже да-авно заработала. Теперь нужно дать возможность другим...
Кстати, совсем забыла тебе сказать, на прошлой неделе на шестьдесят втором году жизни скончался (слава тебе, Господи!) Феликс - последний внук мадам Рокфюллер. Так что теперь, дорогой Даэри, путь к наследству расчисщен, и я вступаю на него в гордом одиночестве с гордо поднятой головой!

Твоя Эми
14 ноября 200_ г.

PS: Утром пока я пила в столовой чай с молоком и горячей булкой, Кики нагадил мне на выходные туфли. Я их, между прочим, на Пятой авеню покупала, хоть и со скидкой. Эх, вставать мне не хочется, а то бы я выутюжила ему морду!

Дорогой Даэри!
Когда утки улетают на юг, а женщины, у которых нет норковой шубки становятся ласковы к своим избранникам, в город приходит зима. В Нью-Йорк зима пришла окончательно и бесповоротно, и в ознаменование столь неожиданного события, мадам устраивает прием. Опять соберется полный дом богатеньких динозавров, и они начнут петь в унисон фальшивыми козлиными голосами «Боже, храни Америку!». Кларнет и бубен четы Ротшильдов будет дудеть и бубнить до самой ночи. Вместо того, чтобы играть до утра в бридж, льстить друг другу с ясными глазами в чудовищных размерах, глядя собеседнику в самые зрачки, и в умопомрачительных количествах поглощать русскую икру, запивая ее «Курвуазье» по пять тысяч долларов за бутылку, а после с лицемерно-добродетельными лицами пить шоколад, им давным давно пора порадовать своих родственников и заснуть навечно крепким сном. В компании этих развеселых стариканов я обычно испытываю чувство приживальщика. Бедность, как говорится, не порок, но большое свинство.
И вот что обидно, среди всего этого «Парка Юрского периода» нет ни одного, хотя бы мало-мальски холостого или вдовствующего экспоната!

Твоя Эми
1 декабря 200_ г.

PS: Хохлатый мерзавец Кики съел позавчера все мои птифуры с изюмом, оставленные по неосторожности на ночном столике, и теперь ходит мимо меня с самым наглым и сытым видом. Знала бы, подсыпала бы яду.

Дорогой Даэри!
Порой так приятно поговорить с таким тихим, молчаливым собеседником, как ты! Вчера к Кики приходил парикмахер. Старуха совсем свихнулась: в ее древнюю маразматическую голову взбрела великолепная мысль: сменить Кики имидж. С самого начала подозревала, что, в конце концов, пострадаю от этого я - и как в воду глядела. Именно мне пришлось держать Кики, пока негодяю делали педикюр. Разумеется, это хохлатое китайское ничтожество воспользовалось моментом и укусило меня за нос. На послезавтра назначена всреча с юристом (хочу обсудить все возможные варианты на счет наследства), а нос распух и заполонил собой все лицо. Регулярно делаю холодные компрессы. Рокфюллерша как всегда рассыпалась в извинениях, а вечером уехала ужинать с мэром в «Три кита», захватив при этом элегантного, вымытого до противного Кики. Ни минуты не сомневаюсь в том, что его новый гламурный имидж а-ля «Африканская зебра» поставит Бродвей на колени.

Твоя Эми
6 декабря 200_ г.

PS: Пока я смотрела «Ночные новости», Кики после сытной трапезы в «Трех китах» методично портил воздух. Хотела наказать, выставив за дверь, но мерзавец притворился мертвым.

Дорогой Даэри!
Вчера весь день ездили по магазинам. Увы, но это предрождественская суета лишь угнетает меня. Долго думала, чем бы эдаким порадовать мадам? Что бы такое трепетно-радостное преподнести ей к Рождеству? Помятуя о старухином пристрастии к оружию и конфетам, целый час выбирала между антикварным (но действующим!) револьвером фирмы Кольт образца 1911 года и сладкими пилюлями для сна (Осторожно! Передозировка может справоцировать летальный исход!). В конце концов остановила свой выбор на хрустальном кулончике в виде электрического стульчика от «Сваровски». И оригинально, и дешево, и сердито. Для Кики, которого в присутствиии мадам я обажаю всеми фибрами души, приобрела ошейник из кожи питона, очень идущий к его новому имиджу. Одно неловкое движение, и вот, Кики уже не дышит. Вот он картинно закатывает глазки, из его ротика несется скорбный предсмертный хрип, он откидывает лапки и ... Страдающих зубной болью и мировой скорбью прошу покинуть помещение!
Да, как говорят некоторые, мечтать не вредно...

Твоя Эми
14 декабря 200_ г.

Дорогой Даэри!
Как мило! С утра под елью я обнаружила розовый конверт, адресованный Эмили Бэнкс! Надеюсь, старуха, наконец, вняла голосу разума и оформила наследство на мое имя. Ну ка, посмотрим...

Момент всеобщего молчания, изумления и разочарования. Судьба вновь безжалостно смеется мне в лицо. Я так красноречиво расхаживала по дому в своей старой скунсовой шубе, но видимо, только опытный американский разведчик мог догадаться, какой подарок я хочу получить к Рождеству.
В конверте оказался не чек на предъявителя и даже не билет американской национальной лотереи «Big Game», но авиабилет до Огасты и открытка не то с лосем, не то с оленем. Привожу ее текст дословно:
«Дорогая Эми!
Я знаю, как тяжело бывает тем, кто волею судеб вынужден жить на чужбине. Бедняжка, ты так преданна мне, что не покидаешь меня ни на минуту! Ты не была в родном Мэне вот уже пять лет! Дорогая девочка, я глубоко ценю твою жертву! Я вознаграждаю тебя двухнедельным отпуском за свой счет и дарю тебе этот билет. Лети же в отчий дом и проведи рождественские каникулы в заснеженной Огасте у камелька в кругу своей большой дружной семьи Бэнксов. За меня не волнуйся – со мной будет Кики. Все то время, пока ты отсутствуешь, я посвящу делам банковским, рутинным, для тебя абсолютно не интересным. Да, и перепишу завещание. Смерть Феликса так подкосила меня, что я совсем об этом запамятовала. Веселого Рождества, дорогая!»
Вот во что, дорогой Даэри, выливается иногда маленькая невинная ложь. Это Рождество выходит у меня необычайно веселым, особенно принимая во внимание то, что в штате Мэн я отродясь не была, и что никакой дружной семьи у меня нет и в помине. О своей матери я помню только, что была она женщиной толстой, с одним глазом. Ну, да сама виновата, не надо было пудрить старухе мозги. Теперь придется расплачиваться, сидя в этой заснеженной дыре на пару с лосями.
Но, дорогой Даэри, все это мелочи жизни. Главное, что старуха, наконец, решила переписать завещание! Ну что ж, ради такого события, побуду пай-девочкой еще чуть-чуть. Мадам сыграет в ящик совсем скоро. Доктор Персиваль не ошибается никогда.
Веселого Рождества, дорогой Даэри!

Твоя Эми
25 декабря 200_ г.

PS: Ты только вслушайся, как звучит ее фамилия! Рок-фюл-лер! Ну, имеет ли право на жизнь человек с подобной фамилией?!

Дорогой, милый, любимый Даэри!
Как же я по тебе скучала! У меня прекрасные новости! Но рассказываю все по порядку.
Произошел ряд роковых недоразумений, и Новый год я встретила убийственно: в лобби крохотного отеля, в компании трех деревенских морд, в скунсовой шубе. К сожалению, морды оказались не лосиными, а человечьими. Эти воплощения деревенской простоты, эти неиспорченные цивилизацией совершенства напились, орали песни, кружили меня в хороводе и попирали самодельными сапожищами французский паркет. В самый разгар веселья позвонила старуха, чтобы поздравить моих папу, маму и многочисленных братьев с Новым годом. Пришлось давать мобильный наиболее трезвому из трех морд. Он стал блажить в трубку что-то несусветное, но я вырвала телефон, извинишись перед Рокфюллершей за невразумительное состояние моего папеньки. По-моему, она ничего так и не поняла.
Ко сну я отошла ровно в час, и проспала, как убитая, до обеда следующего дня (дали о себе знать пять лет перманентного недосыпа). Если бы не портье, разбутивший меня стуком в дверь, наверное, провалялась бы до вечера. Он вручил мне телеграмму, которая заставила меня выскочить из постели и потом еще долго скакать в порыве безумного, неудержимого веселья. Милый Даэри, случилось то, о чем мы с тобой так долго мечтали! В ночь с первого на второе января на девяносто девятом году жизни мадам Рокфюллер скоропостижно скончалась от... переедания! Попросту, старуха объелась индейкой! Ну, разве это не шикарные новости?!
Мне пришлось срочно лететь в Нью-Йорк. Но из-за поднявшейся снежной бури аэропорт закрыли, и вылететь я смогла лишь вчера ночью. Мадам Рокфюллер к тому времени уже погребли со всеми должными почестями в сырую землю. Теперь старуха покоится в Грин-Вуде, так пускай земля ей будет пухом! Хотела проронить скупую девичью слезу, но не дождетесь! Скоро, совсем скоро Нью-Йорк содрогнется от похождений новоиспеченной миллиардерши Эмили Бэнкс-Рокфюллер!

Твоя Эми
6 января 200_ г.

PS: Кики опять нагадил на мои выходные туфли. На этот раз, наверное, от горя. Ну ничего, завтра после оглашения завещания, первое что сделаю, вышвырну его из дома. Нет, лучше отвезу мерзавца на кладбище домашних животных и там без почестей, но заживо похороню его. Уверена, старуха на небесах будет счастлива!
PPS: Навеяло внезапно: Моя душа,
Ты холодна, плоска и жестка,
Как гранитная доска!

Дорогой Даэри!
Я раздавлена и уничтожена!
Сегодня нотариус передал мне вот это письмо:
«Дорогая Эми! Волею провидения я знаю все. Поверь, мне безумно горько разочаровываться в той, кого я считала своим другом. Мне искренне жаль тебя, Эми! 26 декабря я составила завещание на твое имя, но теперь я вынуждена вновь переписать его. Все свое состояние, включая движимое и недвижимое имущество, общей стоимостью ... миллиардов долларов, после моей смерти я завещаю китайской хохлатой собаке Кики. После его кончины деньги перейдут на нужды благотворительности. Тебя, Эмили Бэнкс, я прощаю и посему оставляю за тобой теперешнюю комнату в особняке на Манхэттене, а также жалование в размере ... долларов в год. Это немного, но необессудь. Надеюсь, мое решение послужит тебе хорошим уроком.
Матильда Рокфюллер

PS: Комната и жалование остаются за тобой лишь в том случае, если ты в корне изменишь свое отношение к животным, в частности, к «мерзавцу» Кики. За этим любезно согласился проследить мой нотариус мистер Трамп.
PPS: Запомни, детка: если однажды в детстве ты оторвала бабочке крыло – тебе и это зачтется. Ни одно зло на свете не пропадает. На небе бухгалтерия заведена на каждого».

Теперь ты знаешь все, дорогой Даэри, и можешь умереть спокойно. Мне жаль, что на самом деле ты не человек, а всего лишь обычный девичий дневник в дешевом кожаном переплете. Если бы ты был хитрее, то не стал бы лежать на моем рабочем столе, дожидаясь, когда старуха прочтет тебя, а убежал бы и спрятался... Но я тебя ни в чем не виню, дорогой мой. Для меня ты всегда был самым родным...
Под покровом ночи я торжественно сожгу тебя в Центральном парке – самом сердце Нью-Йорка. Согласись, ни каждый дневник удостаивается такого. Прощай!

Твоя Эми
7 января 200_ г.

PS: Кики немного погрыз тебя, но ты, прошу, не обижайся на него. Бедняжка очень страдает из-за потери хозяйки. Пойду, попроведую, как он там...

Лгунишка Пиф

Пиф находился в приподнятом настроении с самого утра. Вчера вместе с хозяйкой он переехал в новую квартиру, и сегодня ему предстояло познакомиться с новыми хвостатыми соседями. Пока спускался на прогулку с третьего этажа, услышал во дворе их зычный лай и сам завизжал с радостным волнением. Он мячиком скатился вниз по лестнице – хозяйка никогда не водила Пифа на поводке – и пулей выскочил во двор. Но при виде своих потенциальных приятелей, пыл в Пифе угас.
По дворовой площадке чинно расхаживали три мастодонта – доберман, шарпей и немецкая овчарка. Они мирно гуляли средь зеленой травы, точно черные овечки. Их пастухи – трое мужчин средних лет стояли чуть поодаль, курили и о чем-то оживленно разговаривали.
На фоне этой троицы крошка Пиф почувствовал себя какой-то букашкой. Все были слишком великолепны, слишком мощны и величественны, и Пифу вдруг захотелось обратно домой.
- Не робей, Пифка, - ласково подбодрила его хозяйка. - Ну что, пошли знакомиться? – улыбнулась она и направилась к собачникам.
«А я и не робею», - решил Пиф и, бодрясь, посеменил вслед за ней.
Как водится, собачники сразу приняли новенькую в свою компанию и стали знакомиться. Про собак этого сказать было нельзя.
Почуяв запах незнакомца, псы обернулись и впились в него тремя парами мрачных гляделок.
- Здравствуйте, - тоненьким голоском поприветствовал их Пиф и поджал хвостик.
Троица его вежливость проигнорировала и, точно змей Горыныч, наклонив к земле головы, начала медленно наступать на новичка. Впереди шел доберман, шарпей и овчарка держались чуть сзади, по бокам, образуя так называемую «немецкую свинью». Пиф закрыл глаза, приготовившись принять смерть стоически, и, издав прощальный визг, упал лапками кверху. «Только бы не кусались», - успел подумать он, и до его слуха откуда-то издалека донеслось:
- Не бойтесь, они не тронут, пускай знакомятся!
И действительно, шли секунды, но его никто не трогал. Пиф с опаской открыл один глаз и увидел, что его обнюхивают три здоровенных мокрых носа.
- Пахнет терьером, - заключил один из носов.
- Вы совершенно правы, - позволил себе вставить Пиф и, втягивая запах новых знакомых, тоже засопел носиком.
- Как тебя зовут? – хриплым голосом пробасил шарпей. Он был молод, но уже меланхоличен.
- Пиф! – тявкнул тот и встал на задние лапки, чтобы стать с тем одного роста.
- Во, дает! – изумился шарпей. – Я так понимаю, ты недавно переехал? – вопросительно поднял он свои складки на лбу. Пес оказался не столь мрачным изнутри, каким казался снаружи.
- Вчера. Мы с хозяйкой раньше в другом городе жили. Мы вообще с ней часто переезжаем, мотаемся туда-сюда, - затараторил Пиф, сразу осмелев.
- Ну, будем знакомы, Пиф, - улыбнулся шарпей, оскалив белоснежные клыки. – Я – Баффи, это – Тайсон – он кивнул на добермана. – А это – Кора.
- Привет, Пиф, - гавкнула немецкая овчарка, и в ушах Пифа зазвенело. – Добро пожаловать.
- Что-то я не пойму, - вмешался в разговор Тайсон, пружиня бицепсами и глядя на новенького неласково. – Ты кто, все таки, такой? На болонку вроде не похож, да и не пудель тоже…
- Я точно не знаю, - замялся Пиф с лапы на лапу, - правда, хозяйка говорила, что я терьер. Но я очень дорого стою - это мне доподлинно известно, - заявил он горделиво. - Я королевских кровей!
- Как, говоришь, тебя зовут? Пук? – съехидничал Тайсон.
- Пиф! – поправил тот.
- Это не важно. Слыхали? – обернулся доберман к приятелям. – Король объявился, а мы и не ждали! Здрасьте, ваше величество, - доберман сделал что-то наподобие книксена.
- Перестань паясничать, Тайсон, - мягко перебила его Кора. – Быть может, Пиф и вправду какой-то необыкновенный. Откуда нам знать? Посмотри, какой он симпатичный милый песик! Не обижай его.
Пифу от этих добрых слов стало очень приятно, и он снова поднялся на задние лапки и немного покрутился вокруг своей оси. На сей раз складки Баффи от удивления поползли на затылок.
- Хватит выпендриваться! – с ноткой легкого отвращения в голосе остановил его Тайсон. - Даже если он какой-то необыкновенный, мне до этого дела нет! Настоящий пес должен быть не симпатичным, как ты изволила выразиться, а храбрым, сильным и преданным! – рявкнул он, как отрезал.
- Это правда, - поддакнул Баффи. – Ты на него не обижайся, Пиф, это он только с виду такой свирепый. Тайсон у нас – герой! Он прошлой весной хозяина спас. Тот купаться пошел, а вода еще холодная была. Заплыл далеко, ноги судорогой свело, и он тонуть начал. Так Тайсон его чуть живого на берег вытащил!
- Ух, ты! – восхитился Пиф. – А вот у меня был случай…
- Да ладно тебе, Баффи, - смутился Тайсон. – Ты тоже молодец! Вспомни, как ты зимой дочку хозяина от хулиганов спас! Они думали, раз ты медлительный, как улитка, и в складочку, как юбка, так можно издеваться. Начали к девочке приставать, но Баффи показал им почем фунт лиха!
- Вот здорово! А сколько их было, хулиганов этих? – с неподдельным интересом спросил Пиф.
- Трое, - ответила Кора.
- Какой вы смелый! – Пиф с уважением смотрел на Баффи. - А вот я однажды…
- Кора у нас тоже молодчина, - заговорил глухим голосом шарпей, обращая на Пифа не больше внимания, чем на зыбь на воде. – Она со своим хозяином на границе служила, ни одного нарушителя выследила. У нее даже медали есть!
- Да что мы все о себе, да о себе, - прервала его панегирик Кора. – Пифу, наверное, тоже есть что рассказать? - она вопросительно посмотрела на терьера.
- Да, вот я как раз один случай вспомнил, - заговорил Пиф, радостный от того, что ему, наконец, дали слово.
- Да что он может рассказать! – опять перебил Тайсон. – Вы поглядите на него – типичный представитель собаки домашней избалованной!
- Да что ж такое! – рассердилась Кора. – Дайте же вы, Пифу, наконец, высказаться.
- Ну, ладно, валяй, Пук, - неохотно разрешил Тайсон.
- Так вот, - в третий раз начал Пиф, - в прошлом году на мою хозяйку чудовище напало. Такое страшное! Огромное, как, как… - он заоборачивался в поисках подходящего сравнения, - как вон та машина! – махнул он лапой на припаркованный у подъезда джип. – Нет, как три таких машины! – немного подумав, уточнил он и для большей достоверности выпучил глаза.
- Во, дает! – усмехнулся Баффи.
- Да! У него еще такие лапы были здоровенные, как столбы! Оно на дыбы встало и чуть мою хозяйку не раздавило! А у меня даже страха в тот момент не было. Я бросился на чудовище, залаял громко-громко, и оно испугалось и ушло!
- И где же такие чудовища водятся? – издевательским тоном уточнил Тайсон.
- У моей хозяйки на работе, - серьезно ответил Пиф. – Она меня теперь все время с собой берет, чтобы защищал, - сказал он и правой лапой безмятежно почесал левое ухо.
- И часто защищать приходится? – осведомился Баффи.
- Постоянно! - воскликнул Пиф с улыбкой, появляющейся на устах того, кто глотнул амброзии. - Раз в неделю, как минимум, - не моргнув глазом, ответил он.
- Потрясающе! Какой же ты милый, сладкоречивый песик! Прямо таки герой исторического романа!! - восхитился Тайсон и деланно закатил глаза. – А может, ты еще и летать умеешь?
- Нет, чего не умею – того не умею, - вздохнул Пиф.
- Жаль, - изрек Тайсон тоном дружески расположенной к нему очковой змеи.
- Да ты и вправду герой! – поразился Баффи. – Да еще к тому же скромник и местная достопримечательность, - подмигнул он Коре.
Та промолчала, внимательными серьезными глазами глядя на Пифа.
- Можно у вас автограф попросить? – продолжая издеваться, Тайсон отвесил Пифу учтивый поклон на манер принца Альберта.
- Ну что вы! – Пифу стало даже неловко. – Я вовсе не герой, хотя мною многие восхищаются. А в прошлую пятницу я хозяйку из огня вытащил, - тут же добавил он.
- Из огня?! – делано поразился Тайсон. – Вы только подумайте!
- Я смотрю, она вся горит – и руки, и ноги, и даже голова! – с увлечением стал рассказывать Пиф. - А я то сам огня боюсь, думаю, что же делать? Стал лаять, прыгать – пытался огонь сбить. Тут на мой лай какие-то люди сбежались и пожар потушили. Потом еще долго радовались и в ладоши хлопали даже, - подытожил он с видом скромника.
- А что хозяйка? – с наигранной тревогой осведомился Баффи.
- Ничего! – ответил без запинки Пиф. – Я вовремя подоспел, - пояснил он, и его мордочка при этом выразила такую жизнерадостность, что ему бы позавидовали даже олигархи.
- А может, Пиф – это не настоящее ваше имя, а боевой псевдоним? – еле сдерживаясь от смеха, поинтересовался Баффи. – Может, вас на самом деле зовут Наполеон или, на худой конец, Бонапарт?
- Нет, в паспорте я записан как Белый Пиф Серое Ухо, но друзья зовут меня просто Пиф, - фатовски ответил тот и расправил усы.
- Ну, все, с меня хватит! – рявкнул вдруг Тайсон. – Не знаю как вы, а у меня от этого вранья уже тошнит!
- Да-а, - протянул Баффи, - здорово ты по ушам ездить умеешь! Только военного оркестра и фейерверка не хватает.
- Нет, по ушам я не умею, - не понял иронии Пиф. – А вот на велосипеде могу!
Кора издала нечто, настолько напоминающее презритеное фырканье, насколько это допускается хорошим тоном.
- Я такого лгунишки еще никогда в жизни не встречала, - прервала, наконец, она свое молчание.
- Вы что, мне не верите? – сделав бровки домиком, искренне поразился Пиф.
- Мои мрачные предположения получили блестящее подтверждение, - с серьезным видом заявил Баффи. - Произошла ошибка, он – лгунишка, но не герой. Для героя у него слишком слезливая мордочка, вы не находите? – не выдержав, он прыснул.
- Ты, видимо, за дураков нас держишь! Мы, уважаемые, заслуженные собаки - к нему со всей душой, а он?! – разгорячился Тайсон. – Да ты, да ты! Да я тебя сейчас на мелкие кусочки разорву!!
- Но я вас не обманываю! Я же правду говорю, все как было! Я же думал вам интересно будет, - стал оправдываться Пиф, виновато прижав к голове уши.
- А ну, убирайся отсюда по-добру, по-здорову! И чтоб я тебя больше здесь не видел, - вдруг перестав смеяться, тихо, но грозно зарычал Баффи.
Пиф застыл, словно маленький гранитный утесик. Он с надеждой посмотрел на Кору. Глаза овчарки обдали его холодом, и она отвернулась.
- Вот лжец! Вот обманщик! Думает, он умнее всех! - никак не мог успокоиться Тайсон, порываясь броситься на перепуганного Пифа. Кора и Баффи еле его сдержали.
- Тайсон, фу! Ко мне! – раздался вдруг строгий голос хозяина.
- Твое счастье, хозяин тут, и у меня нет возможности вышвырнуть тебя отсюда на законном основании. Ну, ничего, в следующий разя тебе устрою! - рявкнул ущемленный в своем достоинстве Тайсон и потрусил к хозяину.
- Мы пойдем, пожалуй, - беспокойно засобиралась домой хозяйка Пифа.
- Вы уж простите, что так вышло. Прямо первый раз с ним такое, он вообще-то пес у меня мирный, - начал оправдываться хозяин Тайсона.
- Ничего, - улыбнулась та. – Обязательно приходите в пятницу, буду ждать, - попрощалась она с собачниками и направилась к подъезду. – Пойдем, Пифушка.
Пиф грустно глянул на своих несостоявшихся друзей. Те стояли каждый рядом со своим хозяином и смотрели на него с нескрываемым презрением - гордые псы не терпели лжи. Пиф вздохнул и, понурив голову, поплелся за хозяйкой.
- Вот молодец девчонка, - заговорил пожилой хозяин овчарки, когда Пиф с хозяйкой скрылись в подъезде. – Двадцать пять лет – а уже заслуженная артистка России.
Собаки недоуменно переглянулись.
- Теперь ясно, с кого этот Пиф пример берет. Хозяйка-то такая же вруша! – фыркнул Тайсон. – Возмутительно!
- А я то думаю, где я ее раньше видел? – продолжал Корин хозяин. - Потом, когда она про цирк заговорила, вспомнил – на афише! Она там в плюмаже на голове среди слонов горящими булавами жонглирует. Вот ведь молодчина какая!
- А пес у нее такой умница! – согласился с товарищем хозяин шарпея. Со слонами выступает и даже на велосипеде ездит! Вот любопытно посмотреть!
- Она билеты хоть и ребятишкам подарила, но я в пятницу всей семьей в цирк пойду, - заявил хозяин добермана. - Понял, Тайсон, кто у тебя теперь соседи? – строго обратился он к виновато прячущему морду псу. – Настоящие артисты! А артистов – обижать нельзя.