Лилия Назипова

А я во сне увидела, ребята...

А я во сне увидела, ребята,
Залитый кровью танцевальный зал.
И смрадный запах мясокомбината
Душил меня и парализовал.

Кружились пары в беззаботном вальсе,
Не замечая, как бурел паркет,
Ни слёз моих, ни… старой клячи Вассы,
Сегодня приглашенной на банкет…

А я всё помню. Лет прошло не много,
Когда на скачках в аэропорту
Болельщики в твои влюблялись ноги,
В стремительность твою и красоту.

Глаза, и вы, увидев, не ослепли,
Как перед казнью лошади глядят?
Жестокий мир! Безжалостно нелепый…
Тебя съедят, красивая, СЪЕДЯТ!

Палач разрубит тушу на кусочки,
Мясник на рынке мясо распродаст.
Гуляш на ужин, ароматный, сочный,
Желанная любимому подаст…

И что с того? Ведь людям нужно кушать?
Послаще, посытнее, повкусней…
Я не посмела праздника нарушить
И… умерла с тобою в этом сне.

 

Заоконный лунный мир...

День окончен, и внезапно
Наступает снова завтра,
Снова завтра, а по сути - как вчера:
Те же будни, те же битвы,
За которыми не видно,
Ничего; и только отсвет от костра,
Только отзвук дивных песен.
И, наверно, мир чудесный
За окном, а этот отзвук - пенье лир.
Завтра – завтра, человече,
Но пока не кончен вечер,
Посмотри, как он беспечен -
Беззащитный, хрупкий, вечный,
Бесконечный Заоконный Лунный мир.

20 окт. 05 г.

 

Не говори, что жизнь тебе приелась!

Не говори, что жизнь тебе приелась,
Не говори, что не осталось сил.
«Как узок мир, как многого хотелось!» -
Так иногда мой дядька говорил.
Но он любил… как сорок тысяч братьев
Любить не могут – это про него.
И женщина из города Тольятти
Из зоны десять лет ждала его.
Да, он сидел в тюрьме за хулиганство:
Он пуговицу у мента содрал.
Еще потом сидел за тунеядство:
Он не работал - он стихи писал.
В последний раз сидел (за что, помилуй?!!):
Невеста брата плакала у ног:
«У нас же скоро свадьба, Колька! Милый!»
И Колька снова получает срок…
И он писал про сломанные крылья,
Про отчий дом, вселенскую тоску.
И бабушка стонала от бессилья:
«Ну что тебе неймется, дураку?»
А как он пел свои шальные песни!
А как смотрел лукаво на меня...
«Я не исправлюсь, Лилька, хоть ты тресни!
Ведь эта жизнь беспутная – моя!
Как узок мир! Как многого хотелось!
А я живу, надеясь и любя.
Не говори, что жизнь тебе приелась,
Пока ещё хоть кто-то ждёт тебя».

 

Тише! Ангел мой уснул...

Тише! Ангел мой уснул.
Не тревожьте, тише!
Мой безудержный разгул
По подзвездным крышам
Измотал его на нет –
Пусть поспит немного.
Встречу я одна рассвет
Со своей тревогой.
А когда при свете дня
Он раскроет очи,
Вы не выдайте меня,
Порожденья ночи.
Впустим ветерок сквозной,
Встанем на зарядку -
Не печалься, ангел мой,
Все у нас в порядке.

 

Леший
(сказочка)

Вот жила я до 20 лет, а однажды мне все осточертело. А что? Бывает… Правда потом мне объяснил один Светило, что истощенному организму нужен был отдых, а изможденному мозгу – встряска. Что-то вроде того. Но в тот день Светила ведь рядом не было… Натянула я старенькие джинсы, взяла любимый нож, еще зачем-то банку из-под Pepsi и пошла себе. Из общаги, через трамвайные пути, мимо Арского кладбища, прямо на Казанку. Сначала было хорошо и приятно даже. Солнышко грело, вода оказалась прохладной, но не слишком. Я даже искупаться захотела, хотя и сентябрь за середину перевалил. Купалась я, купалась, да и тонуть начала. Ну, тону, а не хочется. И поверите ли, выплыла. То есть не выплыла, а встала и пошла. Дно как-то само собой под ногами появилось. «Чудеса», - подумала я тогда и не ошиблась.
Вот выбралась я на берег. Люди сидят.
- Ух, ты! –вытаращились. - Классно ныряешь. Спортсменка, да?
- Ага, - говорю, - классно, - говорю, - и спортсменка тоже.
- А чем занимаешься? – интересуются.
- В шахматы играю, - отвечаю.
- Хохмачка, - говорят. Собрались и ушли.
А я осталась.
Вечереет уже. Холодно. Дай, думаю, костер разведу, а зажигалка отсырела. Что делать? Сижу я возле дерева. С одной стороны. А с другой мужичок сидит, и удочка у него. Так, думаю… Папка мой был рыбак, папка мой был добрый. Мужичок тоже рыбак, мужичок тоже добрый. Логику улавливаете? И пошла я к нему. А что? Он рыбак, добрый и уже с костром. Я шахматистка, злая и почти утопленница.
- Здрасте, - говорю. И он поздоровался.
- Спички есть? – спрашиваю.
- Есть. Замерзла?
- Ага, - говорю.
- Ну, грейся.
Греюсь я и спрашиваю мужичка:
- А ты кто?
- Я-то? – ухмыляется. – Леший!
«Неужели?» - думаю.
- Точно, - подтверждает.
- А, - говорю, - ладно. Лучше леший с костром, чем мент с дубинкой.
- Тоже правильно, - смеется. – А ты кто?
- А я из дома ушла, – чего от Лешего-то скрывать?
- Из богатых?
Я в полный рост встала, богатство свое демонстрирую.
- Omnio mea mecum porto*, - заявляю.
- Acvila non captat musсas**, - миролюбиво так замечает.
«Во, блин, точно Леший!» - охнуло мое образование.
- А ты как думала. А еще я петь могу. - И запел: «Мой костер в тумане светит…» И так хорошо запел, у меня аж слезы на глаза навернулись. А Леший спрашивает:
- Есть хочешь, бездомная?
- А у тебя есть что-нибудь? – и в желудке заурчало.
- Рыба.
- Свежая? – спрашиваю.
- Только поймал.
- Давай, - говорю и в пакет полезла. Взяла рыбину и его спрашиваю:
- А ты почему не ешь?
- А я, - говорит, - зажарю сначала.
- Леший, а Леший, – обидно мне стало. – Ты в Универе не преподавал случайно?
- Не-е, с четвертого курса вылетел.
- Да ну?
- Точно. Я ведь сначала человеком был, потом студентом, потом солдатом, а теперь лешачим помаленьку.
- Да, - говорю, - жизнь такая с…штука, Мери.
- Ага, - подхватил Леший, - Мери, где стихи, там и проза…
А сам рыбу грязюкой вымазал, золу от костра отгреб, и прямо так вымазанную и зарыл. А есть охота - невмоготу уже.
- Расскажи что-нибудь, - попросила я.
- Пушкин как тебе? – и глаза заблестели.
- Нормально, - киваю. И он начал: «Мой дядя самых честных правил…» Пока рыба зажарилась, я уже в Ленского влюбиться успела. «Дура, - говорю, - эта Ольга». А Леший мне рыбу протягивает:
- Глину коркой вместе с чешуей снимай.
Ну, поели мы, хорошо стало.
- Покурю? - осторожненько спрашиваю. Как-никак представитель девственной природы.
- Кури, - рукой машет. – А мне оставишь?
- Эх, ты! – говорю. – А еще Леший.
- А что, Лешие не люди что ли?
Ишь ты, обиделся! Покурили мы. А уже совсем холодно стало. Приличия, конечно, это хорошо, но еще через полчаса мы в обнимку сидели. И у Лешего зубы не хуже моих дробь выбивали.
- Леший, - зову. – А ты где живешь?
- Да тут, рядышком, - рукой машет.
- Может, пригласишь даму?
- Айда, дама, только у меня крысы.
- А других зверей не нашлось в лесных угодьях? – удивляюсь, само собой.
- Какой лес, - хохочет, - такие и звери.
И пошли мы с ним по кочкам да по оврагам, пока до дач не добрались. Он мне сундук свой уступил и не приставал даже. Джентльмен, а может физиология неподходящая.
- Крыша, - спрашиваю, - не рухнет?
- Нет, - успокаивает, - до зимы продержится.
Я задремала. Сладко спалось на жестком сундуке, под душегрейками с клочьями свалявшейся ваты... А потом крысы завизжали, и Леший вздохнул:
- Искать тебя будут. Уйдешь ты.
- Нет, - говорю, - не уйду. – Сказала и сама поверила.
Конечно, меня искали, и конечно, меня нашли. И я ушла, конечно. И лежа на казенных проштампованных простынях в пропахшей йодом и спиртом палате, таращась пустыми глазами в белый потолок, я думала: «О, как я горжусь тобой, Родина моя. Ибо насколько велика должна быть земля, где даже Леший с Казанки читает наизусть «Евгения Онегина», говорит по-латыни и не жалеет рыбы для изнеженных человеческих детенышей».

* - Все мое ношу с собой (лат.)
** - Орел не гоняется за мухами (лат.)

Прекрасная незнакомка

1.
В «39-м» царили обычные давка и духота. Пьяную ругань, беспардонный хохот и интеллигентное перешептывание время от времени перекрывал сиплый голос вымотавшегося за смену водителя:
- Следующая остановка – Школа Милиции. В заду не толкайтесь! Вперед проходим. Проездные, удостоверения – в развернутом виде. В салоне работает кондуктор.
Граждане реагировали оживленно:
- Ага, щас, вперед!
- Сам бы попробовал пролезть!
- Да стой ты спокойно, все равно потом откроет.
Кондуктор, женщина дородная, как и предполагала профессия, умудрялась протискиваться из конца в конец салона по два раза за одну остановку. Ее лавирования сопровождались едкими замечаниями, пиханием локтями и всяким прочим привычным хамством.
А на одной из остановок вошла Она… И все смолкло. И все взгляды устремились на девушку: восхищенные - мужчин и завистливые – женщин. Полупальто из тонкого драпа не скрывало изящную фигурку, высокие сапоги откровенно обрисовывали сильные, стройные ноги, а ухоженные золотистые локоны, выбившиеся из-под кокетливой шляпки, придавали романтическую прелесть классически правильным чертам юного лица. Она казалась блоковской незнакомкой, очутившейся в грязном кабаке по одной лишь ей ведомой причине. И вслед за великим поэтом мы восхищались и удивлялись. Даже водитель, когда она, не заметив кондуктора, протянула в окошечко купюру, не нахамил, а продал билет и улыбнулся. Его голос, чудесным образом лишившись сиплости, оказался приятным баритоном:
- Уважаемые пассажиры! Автобус следует до остановки «Ферма-2». Своевременно оплачиваем проезд, меняемся местами – выход через передние двери.
И мы действительно начали меняться местами и продвигаться вперед… А потом автобус на повороте тряхнуло. Уважаемые пассажиры, успевшие лишиться опоры, дружно отшатнулись назад. И вот тут раздался голос, нарушивший очарование:
- Ты куда прешь, козел?! – заорала прекрасная незнакомка и замахнулась изящной ручкой на стоящего рядом мужичка.
И ожил автобус, и прошло наваждение, и все вернулось на круги своя:
- Ага, щас, вперед!
- Сам бы попробовал пролезть!
- Да все равно потом откроет…
- Не, не откроет – конечная.
Да, это была конечная остановка.