Елена Кузнецова

Правила  движения,

или

Кое-что  о  теории  относительности

Родителей своих Вася не знал; с братьями познакомиться не успел, когда лопнул кокон - вся тараканья мелюзга бросилась врассыпную, а знакомиться на бегу - дело зряшное. Кто куда, а Вася решил остаться в коробке для ниток. Он родился рассуди­тельным. Место было теплое. Коробка стояла на холодильнике, и от мотора со­гревалось ее дно. Сам холодильник был великолепен – еды полно! Что-что, а поесть малец любил.

От природы Вася был сообразительным и любознательным. С раннего воз­раста им овладела прекраснейшая из целей - ПОЗНАНИЕ. И, как мог, Вася вопло­щал ее в жизнь.

А познавал неуклонно: новая пища вызывала у него восторг, сходный разве что с  юношеской потребностью к самоубийству, ведь пробуя но­вые продукты, Вася каждый раз рисковал жизнью. Исследователь, он утешал себя мыслью, что, если люди едят и не мрут, то и ему можно. Во-первых, он понял, что называется, разницу в весе; во-вторых, не было точных статистических данных о смертности населения от продуктов пита­ния, и достать их было негде; в-третьих (самое главное), больше питаться Васе было нечем. И это последнее обстоятельство, чем далее, тем более огорчало Васю, осо­бенно в пору зрелости, в пору тараканьей стати, когда длинные усы делали его неотразимо мужественным, и коричневое брюшко начи­нало лосниться. Иногда на ум приходила крамольная мысль, что надо было родиться в подвале мясной лавки, но, будучи патриотом своего отечества, вслух ее Вася не произно­сил.

Однажды он стал свидетелем непонятного, но жутко интересного разговора, из которого понял одно - вселенная бесконечна и расширяется. Эти сведения пе­ревернули все его тараканье сознание, они сместили упорядоченные представле­ния о жизни. Теперь быт стал раздражать.

Особенно бесила ситуация пограничных постов и знаков, ибо по натуре своей Вася был космополит. Кому это выгодно - не выпускать тараканов дальше кухни? Что за дискриминация в цивилизованном обществе? Подобный образ мыслей подвигнул Васю еще на один, более чем самоубийственный шаг - противозакон­ное, не санкционированное нарушение границы. Он замыслил изучить видимые рубежи расширяющейся вселенной, чтобы самому вынести суждение об ее беско­нечности.

Мысль - есть деяние!

Проснулся Вася затемно. Завтракать не стал (небыва­лое явление в его жизни), ибо решил, что на голодный желудок голова работает лучше и маневренность увеличивается, легче, стало быть, освоиться в новой об­становке. Окинув кухню последним взглядом, Вася простился с родиной в полном одиночестве.

Никто не смог бы обвинить пытливого смельчака в предательстве, когда он покинул вскормившую его отчизну. Ведь он хотел не только удовлетворить собст­венное любопытство, он еще мечтал прославить славное тараканье племя.

Ро­дившись с тягой к познанию, Вася самостоятельно дошел до высот физики, понял великую истину – ВСЕ ОТНОСИТЕЛЬНО. Жизнь - вечное неизведанное! В этом ее - жизни - основа, и его - Васи - мука. И Вася решил положить эту свою жизнь на ал­тарь отечества, вернувшись, если повезет, с новым знанием.

Прошлое мгновенно пролетело в обратном направлении и, взгромоздившись на холодильник, уставилось на Васю. «Подумай, Вася, - в панике закричало Прошлое, - сможешь ли ты натянуть на себя ту самую «овчинку», на выделку которой отправляешься «за тридевять земель»? Прошлое с ужасом осознало, что, еще не вступив в битву за эту заблудшую душу, оно опоздало. И не просто, а катастрофически. Но, как известно, Надежда помирает последней. Между Надеждой и Прошлым, конечно, всегда наблюдался антагонизм. Но Прошлое надеялось, что и у него раз в жизни есть право на чудо.

На кухне воцарилась абсолютная тишина, даже холодильник замер, хотя, казалось бы, ему уж точно по барабану. Вася остолбенел, оглохнув от отсутствия звуков. Если бы он только мог слышать Прошлое…

Наивное Прошлое, оно решило, что может остановить революционера. Но когда это было, чтобы индивидуум, задумавший осчастливить мир, отменил свое решение, вспомнив Историю?

Вася сделал несколько странных движений. Прошлое возликовало, - таракан пополз задом, как заправский рак. Но в этот момент - О! - вот она, ирония судьбы! – за окном завопила сигнализация. И каждый понял этот знак судьбы по-своему. Вася остановился, не удержавшись, оглянулся и, смахнув невольную слезу, отправился за мечтой, уже не оглядываясь.

Ползти вперед!

Впереди было темно.

- Да, - подумал Вася, - иду «через тернии к звездам»!

Звезд видно не было, зато тонкий нюх почуял незнакомый запах. Таракан без размышлений пошел не него. Там, откуда шел этот запах, было еще темнее и прохладнее. Лапки ощутили неласковость холодной кафельной плитки, слух уло­вил тихое журчание воды.

- Вот и источник, - обрадовался Вася и решил, что мимо проползать не стоит. Источника видно не было. Он находился в странном, большом и гладком сосуде. Вася несколько раз срывался и падал, но упорство подстегивало. Смело вскараб­кавшись наверх, героический исследователь оступился и на своей полированной спинке ощутил одно из величайших человеческих достижений - унитаз. В полной тишине и темноте Вася захлебывался и тонул. Ужас сковал его коричневое тельце, усы промокли. Так на собственном опыте подтвердилась еще одна великая истина цивили­зации: С ТЕХНИКОЙ ШУТКИ ПЛОХИ.

Не знаешь - не шути!

Храбрец уже начал вспоми­нать свою жизнь, прежде чем покинуть этот свет, как вдруг дотронулся до чего-то твердого и негладкого. Из последних сил лапки вцепились в это что-то (как ока­залось, клок газеты) и, почти теряя сознание, тело поползло наверх. Переведя дух, Вася медленно спустился по внешней стороне унитазного кратера и торопливо покинул холодное темное помещение с манящим запахом.

Тяжелое приключение, едва не стоившее жизни, настолько выбило из колеи, что он потерял чувство времени, -  показалось, что восхождение длилось целую вечную ночь. Это обстоятельство привело Васю в состояние крайней нереши­тельности. Было не ясно: продолжать исследовательский поход или лучшее вернуться назад и поесть?

Таракан переминался с лапки на лапку и шевелил усами. Внутренний голос советовал провести остаток ночи в знакомой обстановке, но кто из нас в молодые годы (и позже) слушался этого голоса, даже, если, тот был стопроцентно прав. И, хотя Вася и не был врагом самому себе, зов голоса он проигнориро­вал и дал возможность главенствовать неутолимому чувству неизведанного.

Дальше!

Вперед!

Следующее помещение также было выложено скользким кафелем. Здесь многое было знакомо Васе: в раковине и ванне протекали краны, и капли гулко разбивались, напоминая покинутую отчизну. Запахи мыла, шампуня, зубной пасты, туалетной воды и застарелой сырости довели исследователя до состояния легкого помешательства. Дышать становилось все труднее.

Окончательно Вася чуть не свихнулся, когда увидел себя в зеркале. Рядом, нос к носу, сидел другой таракан, трогал его лапками, касался усами, но драться не лез. От неожиданности Вася сорвался (уже в который раз) с зеркала и плюх­нулся в раковину. Он сильно зашиб грудь и чуть не влетел в отверстие, ведущее в трубу. Выбравшись на край раковины, Вася остановился. Его основательно ша­тало, в голове звенело и, в довершение всего, он стал слабо соображать.

Внутренний голос опять стал нашептывать что-то о родине, о заграничных ужасах, вербовщиках, предателях... На это Вася, решительно превозмогая тош­ноту, заявил: «Да пошел ты!..» - и энергично показал усами - куда. Внутренний го­лос оскорбления не вынес и заткнулся, а вестибулярный аппарат выдал отказ в связи с перегрузкой и стрессовым состоянием владельца, -  Вася рухнул с рако­вины на пол. Лежа на спине, он вяло перебирал лапками в воздухе и, когда, нако­нец, перевернулся, голова  уже решительно стала лишней.

Вася полз вперед (работала программа), припадая на отбитую грудь и по­врежденную голову. Он перестал себя ощущать в пространстве. Казалось, что это не Вася, а кто-то чрезвычайно на него похожий, преодолевает последние санти­метры грязно-серого линолеума и вступает на блестящую поверхность паркета.

Вот он - другой мир!

Вот рубеж бесконечности!

Солнце уже давно царствовало в этом манящем и искусительном мире, но таракан его не замечал: события последней ночи не только повлияли на него фи­зически - они изменили и его духовную сущность. Васе чудилось (и кто знает, быть может, он и прав!), - НОВОЕ надо познавать, не боясь, широко открыв глаза (ко­торым он отчаянно приказывал не закрываться), не прячась по закоулкам и тараканьим норам!

Именно так!

При свете дня!

На широкой дороге!

У всех на виду!

Вася ощущал себя огромным и величественным, как сама ИСТИНА. И ничего вокруг не замечал.

А тем временем хозяйка этого иного мира, в который с такими муками вторгся коричневый пионер, уже проснулась. Для нее эта ночь была самой обычной - рядовой и ничем не примечательной. Женщина натянула старенький халат и подставила лицо солнцу. Зажмурившись, она пыталась отодвинуть от себя заботы обычного дня - умывание, завтрак, ра­боту...

Гордый и ушибленный, Вася из последних сил неудержимо преследовал теорию относитель­ности, познавая на себе законы природы...

Хозяйка кое-как мирилась с тараканами на кухне, но в спальне?!

- Извини, - произнесла она тоном «железной леди», - но нехорошо переходить мою комнату в неположенном месте, - вздохнула и наступила на Васю…

Расши­ряющая вселенная мгновенно свернулась и оказалась мокрой лужей с коричневыми ошмет­ками. Хозяйка взяла со стола газету, подцепила останки нарушителя границы и выбросила в мусорное ведро на кухне.

...Весь день к ведру стекались любопытные тараканы. Прошел слух, что один из них за границей помер от ностальгии, и не помер даже, а этой самой нос­тальгией был раздавлен. Так, сам того, не желая, Вася оказался наглядным при­мером для подрастающего тараканьего поколения. Его судьба стала одним из до­казательств ненужности и даже вредности всяких перемен.

По этому поводу Прошлое могло бы ухмыльнуться, - чудес не бывает ни от революций, ни вообще, хотя… Если бы революционеры знали Прошлое… мы бы до сих пор гуляли по девственным тропинкам в раю…

Как это, скучно, однако!!!    

Рыжий пес

Колеса под полкой что есть мочи тарахтели на стыках, - поезд нагонял минуты, проведенные в отстое. Машинист старался наверстать отставание, заработанное в пути. Каждые пять минут - премия. Так вот! Сначала бесплатное отставание, потом - героические догонялки. Трах-тара-рах! - побежала жизнь по лесам-барьерам за звонкой монетой проездом через осень.

Тетка беспокойно ворочалась с боку на бок и все возвращалась мыслями к оставленному дому. От грохота колес прямо под полкой никак не приходил сон. Ей бы давно принять приглашение сына, но все откладывала, мало ли что? Понравится ли невестке, что придется толкаться на одной кухне? Детям, конечно, бабка нужна, - присмотреть, накормить, обстирать. А потом куда? Опять к домой к морю, в одинокую квартиру или на погост к Рыжему псу? 

Рыжим псом тетка Люда звала собственного законного супруга, чтоб ему. Они жили с мужем, как кошка с собакой. Теперь и не упомнить, когда начались раздоры, только на сколько хватало памяти - все было в сплошных скандалах да зуботычинах. Рыжий пес - Лешка - гулял  сам по себе, что мартовский котяра. Наиболее удобным способом для его кутежей-гульбищ была рыбалка. На сборы уходил весь день: удочки, наживка, сумки, одежда. А поздним вечером с последним автобусом он отправлялся к морю. Автобус нужен был именно последний. Это была прекрасная возможность избежать слежки - по горам ночью и страшно, и опасно.

Пустынный берег сплошь покрывали большие булыжники, - там и при солнце уюта маловато, а уж лунной ночью и вовсе полное уродство. Хотя, смотря как глядеть: природа везде хороша, где человеком не пахнет. Но в Сочи людским духом воняло из всех щелей. И тетка Люда терпеть не могла - как и все жители курортного города - отдыхающих. Так оно обычно и бывает, - мы ненавидим дающую руку и при любой возможности стараемся ее куснуть.

Рыжий пес к праздному народу относился с пониманием - надо же людям чем-то себя побаловать, но в пререкания с женой не вступал - чего она понимает - баба-дура. Тем более, что насчет баловства у него была собственная теория, она же - практика. После упорных и целенаправленных исследований дикого побережья он открыл преотличнейшую щель! У крутого каменистого спуска прибоем намыло уютную пещерку. С моря ее видно не было, а берегом добираться - сплошное булыжное месиво. Сумасшедших бродить по этим камням не было, и Рыжий пес спокойно забирался в норку, где его ждала очередная дама.

При жизни тетка Люда все домогалась, пытаясь понять, где он их таких находил и как знакомился? Но сия мужская тайна теперь покоилась на стареньком кладбище. Да и ничего она не прибавляла к облику ее когда-то бешено любимого Лехи, которого по молодости она люто ревновала к любой калитке. Это потом из ореховых его похотливые глаза сделались желтоватыми щелочками; руки обезобразились узловатыми паучьими пальцами; рельефная грудь поросла мшистыми зарослями, и смех стал похож на ехидное воронье карканье.

 Всех своих барышень он называл Класьками. Клася могла быть любой - дряхлой или молодой, но и калеками старый греховодник не брезговал, Ему было все равно - без разницы. Женщин Рыжий пес ценил за их подлинную суть. А сутью для него была сучья порода баб особого сорта: падких на мужиков и алчных на деньги. Деньги Леха платил плевые - жаден был до пупочных колик. Но много ли нужно опустившейся бродячей шалаве. К тому же к банке с молодой брагой кавалер прилагал здоровенный кус ливерной колбасы или шмат перченого сала. А ядреный лук и сочные помидоры добывались по пути на беззащитных дачных делянках.

Часов до трех в пещере куролесили от души. Это тетке Люде доносили соседушки-доброхотки под видом радения и от злющей бабьей солидарности. Потом гульбище затихало до рассвета. А на зорьке на пару таскали сонных бычков для алиби. Улов вываливался в порыжевшую ванну и ждал хозяйку до вечера. И к программе "Время" вся квартира наполнялась запахом шкворчащей свежей рыбы и рассыпчатой желтой картошки. Так выходило, что походы Рыжего пса налево были выгодны всем, - класьки имели еженедельный доход, семья - превосходный ужин, а сам Леха...

А вот Леха имел, пока имел. И в один прекрасный день какая-то замызганная класька, не особенно деликатничая, объяснила случайному полюбовнику, что за такие гроши надрываться над покойничком не собирается.

Тетка Люда заулыбалась в темноте, вспоминая занятную историю, которая приключилась с ней в ранней смешливой молодости, когда она неудачно смоталась в Питер и не поступила в институт. Надо сказать, она любила и часто рассказывала ее в присутствии мужа. В то далекое лето она возвращалась поздним трамваем к хозяйке на Васильевский остров. Народу в вагоне было человек десять, не больше. В проходе сидела сухонькая сморщенная старушонка. Дранная юбка не прятала ее растопыренные опухшие ноги. Бабулька дремала враскоряку. А напротив сидел маленький дедок. И ехать бы ему спокойно, так нет, неприличная бабкина поза не давала ему покоя. Он извертелся на своем месте: и заглянет, и наклонится, всем своим видом давая понять, что не худо бы коленки срамные прикрыть, а с ними и все остальное. Одна беда - бабке его беспокойство никакого неудобства не причиняло. Дрыхла себе и дрыхла. В конце концов, дедок сам себя довел: встал, подошел к старушонке и громко на весь вагон изрек: "Прикрыла бы, старая, свое кладбище!" Старушонка встрепенулась, быстро оценила обстановку - весь запоздалый люд с интересом навострил уши и ждал развязки - и, как была рассупоненная, так и осталась: "На мое кладбище, может, кто и придет, а твой покойничек, как лежал, так и лежать будет!" Изрекла и спокойно уставилась слезящимися глазами на блюстителя ее нравственности. Вагон грохнул, как на концерте Райкина, а дедок потемнел, что прелая малина, и вылетел пулей на остановке. Спустя много лет, тетка Люда с возмущением услышала, как эту - ее историю - кто-то на пляже рассказывал уже, как анекдот.  

Так вот - покойничек. Рыжий пес - мужик не злобливый, но Клаську тогда отделал за непочтительные речи и подлые намеки. Однако, на следующей рыбалке конфуз повторился. И этой бабе он тоже накостылял, да только легче не стало. Заполз в душу бравого отставного старшины нешуточный страх - сила-то богатырская, немереная, годами радующая уползла, подло оставив его один на один с приближающейся старостью.

Побежал Леха к врачу. А старичок-доктор возьми и пошути над горе-кобелем: "Вас только жена может вылечить. Повинитесь, в ножки падите и просите ее. Только в ней ваше спасение!" Домой Рыжий пес шел долго. Хорошо этому облезлому очкарику про лекарство последнее говорить, а чему-то каково? Да и с какого бока к жене прилаживаться? Попробуй, приласкай ее, - после двух работ храпела супруга сильней паровоза. И засыпала, как лошадь Пржевальского, на ходу. К тому же, как назло, тетка Люда, все годы следившая за собой - с шиньонами, пудрами, одеколонами, - совсем опустилась: ходила в грязном халате и не снимала с головы линялую косынку, которая едва прикрывала остатки седых прядей. Но делать нечего. Если есть хоть малейший шанс, глупо им не воспользоваться. Купил он бутылку шампанского и подивился ее дороговизне. Потоптался нерешительно у прилавка, вздохнул тяжело и выбил килограмм шоколадной "Ночки". Лечиться, так лечиться!

-         Ты чего, Рыжий пес? Где спер?

-         Тетка Люда, чуть не расхохоталась под перестук колес, вспомнив морду лица мужа.

-         Ну вот, я к тебе со всем вниманием...  Но тетку Люду, впервые за 25 лет совместной жизни увидевшую шампанское в доме, провести на мякине было нельзя.

-         Выкладывай, кобелиное отродье, чего надо!?

И поведал Рыжий пес, захлебываясь от обиды, беспомощности и неловкости про беду свое великую. И получил вместо понимания и сочувствия получасовую истерику. Она, мгновенно оценив шутку доктора, смеялась, по-девичьи прикрывая шершавой истертой ладонью беззубый рот, разливаясь звонким забытыми колокольцами. А потом разом замолчала, вытерла морщинистое лицо грязным халатом и с минуту серьезно смотрела на мужа. Он как-то разом постарел под ее взглядом. Редкие клочки рыжих когда-то, а теперь ржавых волос торчали в разные стороны. Противно дрожал подбородок над кадыком. Со свистом вылетало дыхание, отчего колыхался повисший живот. Вид старого облезлого котяры не мог не вдохновить.

- Десять рублей, - твердо оценила жена лекарство.

- Ты чего? - поперхнулся Леха.

- Двадцать, - невозмутимо парировала она.

- Ах ты, сука, мужа собственного грабить?..

- ...

Когда тетка Люда недрогнувшим голосом подняла планку до 100 рублей, Рыжий пес бессильно заплакал, но ругаться перестал. Деньги пришлось выложить сразу, еще до врачевания. Мало ли что, резонно рассудила - получится, не получится, а работа цену имеет.

Леха лечился раз в неделю - на большее не хватило. Разорительная оказалась болезнь. Мало помалу он успокоился, но злобу на жену затаил сильную. А она, потешаясь в душе, с достоинством брала деньги у собственного супруга за дорогие сердцу и памяти игры - как еще  можно было отомстить за многолетние унижения?

Теперь она и рада была бы играть с Лехой вечерами в шашки или прогуливаться по нарядным набережным, обсуждая с ним оборзевших вконец отдыхающих, но…

Поезд бесстрастно тащил ее через непроглядную тьму в зиму к сыну с невесткой - доживать век…   

Не сказка

- Я сейчас помою его, папа.

- Он боится воды.

- Откуда ты знаешь?

- Я про плюшевых медвежат все знаю.

Он был коричневым с черной грудкой и пуговкой хвостиком. Бусинки глаз тоже были черными. Вместо язычка также была бусинка. Только ярко-красная. И Папе она казалась леденцом.

Изо дня в день, забывая, он проверял ее на вкус. И, всякий раз убеждался, - не монпансье, а просто бусинка, похожая на стеклянную конфетку. Холодная и не сладкая. Впрочем, Мишка от этого совсем не становился хуже. Он все равно был любимой игрушкой. Верным товарищем. Молчаливым свидетелем детских фантазий. На прогулке он уютно устраивался на руках, и ни при каких обстоятельствах не собирался покидать своего поста. Мишка знал, что трава зеленая, а малина - малиновая. Однажды он объелся этой костлявой ягодой и теперь великодушно наблюдал, как маленький Папа приобретал боевую раскраску американского индейца.

Однажды Мишка спас Папу, когда за ними погналась злобная пчела. Видимо, в малиннике интересы пацаненка и пчелы пересеклись, и по праву первого, пчела решила показать, "кто в доме хозяин". Папа убежал от нее на второй этаж деревянной веранды. Но пчела не отставала и норовила наказать за вторжение. Мишка хотел было крикнуть Папе, что на перила залезать опасно, еще опаснее, чем укус злобного насекомого. Но он не мог - ведь его рот был зашит красной бусинкой-монпансье. Единственное, что он успел, - сумел в падении оказаться на клумбе раньше Папы на целый миг. Этого мига хватило, чтобы ребенок упал уже не на саму клумбу, а на Мишку на клумбе.

Надо отдать должное, орал Папа так, что Мишка сильно перепугался. Про свои бока он забыл и молчал, хотя, несомненно, его поступок был из разряда геройских. Мишка это сразу понял, но не заважничал. Пока Папа лежал и вопил, вокруг собрались соседи. Они суетливо толкались, орали и боялись подойти к ребенку.

Когда приехала карета скорой помощи, силы на крик оставались только у Папы. И вообще, надо заметить, что по этой части он был большой молодец! В больнице четыре дюжих санитара не могли удержать пятилетнего вопящего мальчишку. Он успел здорово исколошматить их своими предполагаемыми поврежденными конечностями. И тогда Папин папа попросил принести несколько кусочков сахара.

Пока больной грыз сахар, а ему зашивали кожу на лбу (потом он хвастался этим шрамом, как отметиной, полученной в драке) и прижигали ссадины на ногах, боевой товарищ - Мишка - лежал рядом. Он знал, когда Папа ест сладкое, то он ничего не видит, ничего не слышит и ничего не чувствует.

В известной мере, так было всегда в папиной жизни. Сладкое было не просто папиным искушением, оно было его идеей фикс. Если в доме не оказывалось конфет, печенья, меда или варенья, он просто ел ложками сахар.

Однажды он поспорил с друзьями, что съест 3-х литровую банку меда. К меду Папа потребовал еще килограмм пряников. Пока бегали в магазин, он вынес раскладушку под виноградник, потом водрузил на табурет банку, заполненную засахаренным медом, аккуратно положил пряники, лег на раскладушку и стал читать свою любимую книгу про бравого солдата Швейка.

Он спокойно читал часа четыре, поедая мед и закусывая пряниками. Только когда в банке осталось чуть меньше половины, Папа попросил воды. А потом невозмутимо продолжил. Товарищи изредка подходили и щупали его живот. А он добродушно усмехался и говорил, что не медведь, и мед у него не выступает.

Так же на спор Папа съел сорок порций эскимо. Хотя, надо заметить, тут он схитрил. Все сорок стаканчиков папа положил в ведро и поставил его на солнце, а потом выпил. Претензии принимать отказался наотрез, мотивируя это тем, что условия заранее не уточнялись, разговор шел только о количестве, а не о способе. Подозреваю, что этот трюк он проделывал не однажды, особенно во времена острой необходимости в сахарозе.

А с банкой сгущенки он вообще управлялся за 10 минут. Обожал шоколад и пирожные любых сортов. У него была такая зависимость от сладкого, какая бывает у алкоголиков, но после армейских "увлечений" тройным одеколоном, охота к пьянящим жидкостям отпала навсегда.

Знаешь, папа, сегодня тебе бы понравилось у нас, - шоколад продается на каждом углу. И за сгущенкой не надо ходить унижаться на вокзал к вагонам-ресторанам проезжающих поездов.

Теперь есть деньги - сколько заплатишь, столько и бери.

Есть здоровье - ешь, сколько влезет.

- Есть здоровье!

- Есть здоровье?

- Есть здоровье...

Когда ты вырос, ты уже боялся боли. И за кусок сахара тебя нельзя было заставить ее терпеть...

... а тогда ты лежал на больничном столе и перекатывал за щекой щербатый таящий кусочек, и поглаживал мишку. Он всегда был с тобой.

Быть всегда там, где трудно, - Мишка видел в этом свой священный игрушечный долг. Зимой его подкладывали на санки, чтобы попке было не так больно на ледяной горке. Осенью им затыкали форточку, в которой постоянно выбивали мячом стекло. И отец каждое утро обещал ему, что сегодня обязательно придет стекольщик, и Мишку освободят.

Но стекольщик все не шел и не шел. А соседская девчонка противно кричала, что его забрали в цугундер. Мать шепотом разъясняла, что это кутузка, и стекольщика обязательно оттуда выпустят, и тогда он вставит стекло в форточку. Ночами Папе снился железный цугундер, похожий на большие железнодорожные цистерны, и кутузка, похожая на мышеловку. Они гонялись друг за другом, а потом приходил дворовый Шарик и лаем разгонял их. И сразу появлялся большой стекольщик с чемоданчиком. Папа просыпался, выглядывал в окно, но там никого не было. «Утром, он утром придет», - сонно говорил сам себе малыш, и забирался в кроваточку.

Потом девчонка противно кричала, что и его отца тоже забрали в цугундер. И мать уже ничего не говорила, только вытащила Мишку из форточки, зашила ему распоротый бок зелеными нитками, а форточку сама заколотила фанерной крышкой от посылочного ящика. И теперь, просыпаясь, каждое утро Папа видел чужой адрес и жирную кляксу на том месте, где была указана цена посылки.

А вскорости, и самой крикливой девчонки не стало. Вечером плевалась шелухой горелых семечек, а утром ни ее, ни сопливой сестры, ни их родителей никто не увидел. Соседи продолжали жить, как ни в чем не бывало. Теперь уже и Папа не стал никого спрашивать. Нет и нет. Значит, так должно быть. Вокруг время от времени кто-то пропадал. Точно также, наутро оказывалось, что соседей стало меньше. Пошепчутся немного и опять живут, как жили.

Через несколько дней во двор вернулась девчонкина Мурка. Она жалобно мяукала под дверью с белой пломбой. И Папа стал ждать, что скоро придет и сама девчонка. Но в обед пришли хромой дворник Нифонт и милиционер. А за ними следом на скрипучей подводе, которую тащил старый лишайный ишак, -  новые соседи. Милиционер молча оторвал пломбу и отдал им ключи. Но и угрюмый одноногий сапожник с некрасивой женой и тщедушным сыном недолго пожили в разоренной квартире. Они также исчезли однажды утром.

Папа не помнил, как тогда забирали его отца. Он болел ангиной и лежал с высокой температурой. В ночной бредовой мгле сновали какие-то люди, плакала мать, и что-то говорил отец, но так ли это было на самом деле, он не мог поручиться? Теперь, конечно, процедура ночных арестов известна досконально по воспоминаниям вернувшихся из ада сталинских застенков и их близких.

После отцовской "посадки" они с матерью уехали в другой город. Из продуваемой соленым каспийским ветром Махачкалы они перебрались в Грозный. В памяти остались женщины в черных одеждах, кованые решетки домов и стайки смуглых черноволосых крикливых мальчишек.

Через 50 лет в холодном феврале я пыталась, Папа, разглядеть тот город твоего детства. Зимний Грозный был необыкновенно хорош. 2-3-х-этажные дома старого центра выдавали в нем купеческую породу, а горбатые мостики кокетливо заигрывали, приглашая полюбоваться узким каналом. На набережной притихли старые деревья. Они сгибались под тяжестью чуть сыроватого снега.

Немного воображения… И перед глазами томная пряность вечерних улиц. Сумеречные силуэты темных крон. Черное небо с бликами далеких миров. Гортанная резкая речь…

Из этого прелестного вояжа в другое время возвращает весомый удар по макушке. Мальчишки спокойно расстреливают меня снежками. Мимо идут люди, но никто не смотрит в мою сторону.

Потом мне объяснили, что одинокая женщина оскорбляет стать гордых чеченцев. Пока гордые чеченцы и такие же гордые ингуши никак не могли поделить этот гордый город и скублись, как пауки в банке, их сопливые мальчишки уже начинали гордо тренироваться на одиноких европейских женщинах  в искусстве прямого попадания. Тогда это были снежки.

Только теперь уже никто не сможет увидеть красивый гордый Грозный. Город 90 национальностей, где жили, любили, обманывали, ругались, прощали и умирали люди, считавшие этот город своим домом. Отныне его земля нашпигована металлом в виде пуль и снарядов и обильно полита кровью. Гордой и негордой - простой человеческой кровью, которая у всех одинакового красного цвета. И то, что теперь будет на этом месте, уже никогда не станет тем гордым Грозным, где жили люди 90 национальностей. А сколько должно пройти времени, чтобы мальчишки стали играть снежками, а не расстреливать ими одиноких европейских женщин... Да и захотят ли появляться в этом месте европейские женщины...

Впрочем, это уже совсем другая история. И она тоже страшная, как страшна любая точка истории одной шестой части земли "с названьем кратким - Русь".

Мишка не был одинокой европейской женщиной, но на новом месте ему откровенно не понравилось. Он с трудом переносил стойкий запах нефти, которым пропахли улицы. Но самое противное состояло в том, что Грозный приехал отец. Нет, то, что он вернулся из лагеря (об этом по ночам шептались хозяева квартиры, где они остановились), откуда возвращались редко, тем более, так быстро, было замечательно.

Просто, Папу стали учить музыке. А он сильно сопротивлялся. Отец сразу понял, что его сыну "медведь наступил на ухо", и незачем мучить мальчонку, но жена настаивала. Мишка сочувствовал своему хозяину, можно сказать, страдал вместе с ним. Он бы с радостью страдал вместо него, но...

Но гаммы приходилось играть Папе. Надо сказать откровенно, дело это, папа ненавидел от всей своей младенческой души. Он обожал сидеть в кресле, укачивая Мишку и слушая, как отец сочиняет музыку к очередному спектаклю или готовится к концертам. Так и запомнил его: немолодой крупный мужчина с седыми волосами, глубокими морщинами на большом лбу, в старинном пенсне и с остро отточенным карандашом за ухом. Время от времени он писал что-то этим карандашом на больших нотных листах, разложенных на пюпитре и крышке рояля.

Руки его были на удивление маленькие, с короткими белыми пальцами бухгалтера. Глядя на них, ни за что нельзя было догадаться, что эти руки легко преодолевают виртуозные серпантины Листа и головокружительные высоты его любимца Рахманинова. Его музыкальная память была совершенной. Он мог запросто сыграть любое произведение, даже, если исполнял его последний раз лет 20 назад. Ему достаточно было услышать незнакомую музыку, чтобы тут же подобрать ее, добавив от себя несколько пассажей для полного блеска.       

Про свое житье-бытье в лагере он не рассказывал. Теперь уже невозможно выяснить, за какое такое преступление отбывал срок престарелый музыкант? Он секретов особенных не знал, друзей именитых не имел. И мне совсем не улыбается копаться в этих потемках. В этом деле вечный русский вопрос - «Кто виноват?» - приведет к истории про царя Гороха, или пустому философствованию на тему: «Что было раньше, - курица или яйцо?» Если что-то было, то не мне осуждать, а, если ничего не было, - так любая система имеет сбои и странности. 

Тем более такие странности, от которых пострадало несколько десятков миллионов граждан. Тот рубикон страха, у которого в ожидании годами стояла вся страна, в душе каждого оставил свой след. И не известно, кому повезло больше: тому, кто остался жить с незаживающей памятью; или тому, кого побросали в безвестные могилы на безымянных пустошах. Но даже те, кого обошла гроза бдительной советской власти, навсегда остался запуган самой возможностью насильно посетить места не столь отдаленные. 

Что было там с ним? - осталось в кошмарном прошлом, но очень живо он рассказывал, как учил музыке великовозрастного олуха - сына начальника тюрьмы. "Люди везде хотят красиво жить. Я им не мешаю, а музыка - дама совсем не беспомощная, она сама найдет способ послать подальше." - Он заливался веселым переливчатым смехом, а после играл бравурный шопеновский полонез. Наверное, мощная энергия этой яростной музыки помогла ему убеждать, что случившиеся было, действительно, смешно.

Старая нянька-кабардинка неодобрительно качает головой в такт безбожно перевираемому Черни и испуганному Мошковскому. Еще больше неодобрения вызывают у нее упражнения Бузони, которым по утрам разминает пальцы отец.

Но Папа не замечал укоризны доброй женщины, которая по утрам водила его в парк, где поднимались стройные голубые ели, никогда не виданные в этих местах даже аксакалами. Как рассказывали жители, их придумал местный садовод, чтобы украсить мавзолей Ленина в Москве. Говаривали, что в середине 80-х он был еще жив. Садовод, разумеется, а не мумия в метр с кепкой. Елки выросли с 7-этажный дом. Но ты этого, Папа, ты уже не увидишь.

 Многое же из того, что увидишь, захочешь забыть. Но, наверное, еще больше - вспомнить. Как сидел в кустах у тропинки и бросал палки в колеса велосипедов без шин, на которых катались наперегонки балкарцы и лезгины, как они отмеряли потом, когда догоняли тебя, Папа, звонкие оплеухи; как катался верхом на отце, словно индийский магараджа... Теплые вечера с неспешной публикой на курортных концертах, внезапную и непроглядную черноту кавказских ночей, кисловатую мацони, и скрип телег, которые таскали степенные ишаки.

Отец никогда не подпускал к струнам настройщика, он готовил рояль к выступлению сам. Любил ходить по музыкальным магазинам. Иногда попадались замечательные экземпляры, - рояли с медалями парижских выставок, старинные фисгармонии и клавесины, маленькие кабинетные пианино с подсвечниками и бархатными покрывальцами для клавиш.

Однажды, где-то то ли в Канске, то ли в Черемхово, то ли в Уссурийске в заштатном клубе я обнаружила кабинетный К.Рёниш. Точно такой же, как дедушкин. Только у нашего были три медные блямбы-медали, а у этого остроумные умельцы вырезали автогеном на чугунной раме "здесь был Петя", а в подтверждение слов - смачный детородный орган... Где только таких петь не носит... Как же больно было видеть, беспомощного черного великана, сиротливо доживавшего свой сибирский ссыльный век.

Я столько лет мечтала о таком рояле...

У мечты не бывает гениталий.

Но хозяину чьей-то грязной руки, видимо, никто не объяснял, что наскальная живопись была уместна в каменном веке. Сколько их таких...

А рояль все равно стоял на изгвазданной сцене гордо и достойно. Ему давно перевалило за столетие: "И эти пройдут".  Он был исцарапан народной мудростью уголовного населения. С перебитыми косточками клавиш. Немой из-за выдранных струн. Лишенный доброй половины молоточков. С изуродованной педалью, на которой несколько поколений хулиганов тренировали свою силу...

... Когда-нибудь у меня будет дом. В этом доме будет большая комната. Его комната. Комната для рояля из моего детства. И из твоего, Папа. Конечно, это будет не дедушкин рояль с медалями парижской выставки. Но такой же. Медали я переживу. Я ничего не стану ставить на блестящую полированную крышку-крыло. А когда-нибудь на этом рояле будет играть наш далекий потомок. Будет играть так, мечтал играть дед самому Сергею Васильевичу Рахманинову. И, может быть, я до этого доживу.

Ночами рояль будет тускло поблескивать тонкими эбонитовыми диезами и бесшумно перебирать зеленоватыми костяными клавишами, вспоминая свою первую мелодию. Пюпитр будет пощелкивать благородным деревом от предвкушения встречи с тяжелыми книгами, разлинованными в пять линеек.

Я обещаю вытирать пыль каждый день (мечта не должна пылиться)! Хотя в этом верить мне совершенно нельзя. Из нежных лет я вынесла убеждение, что пыль в разумных пределах имеет такое же право на существование, как и все остальное. Но это обещание я могла бы выполнить, - ведь должно же быть во мне хоть что-то святое?

Интересно, однако, обетов пыли я еще не давала. Впрочем, речь идет о мечте, а я, как всегда, все про себя да про себя. Итак, о пыли. Не знаю, как рояль, но пыль у меня уже есть. И местами в изрядных количествах. Так что, держись, мечта, - я уже вышла на тропу!

Скажу по секрету, и не тропа это вовсе, а так, дорожка в сквере, посыпанная кирпичным крошевом. Так и надежды наши дробит какой-то мясорубочный автомат размером с землю-пресс, и превращает все в пыль. А мы ее вытираем, вытираем. А она все садится, садится...

Создавайте комитеты по борьбе с пылью и департаменты по защите от пыли, а также комиссии по признанию за пылью статуса неприкосновенности и полной автономии!

Я пытаюсь сдуть пыль с твоей лапы, Мишка. Но даже, когда осторожно мягкой тряпочкой протираю старую фотографию, - четкости не прибавляется. Не пыль это. Время. Мне не разглядеть твои глазки-бусинки и ротик-монпансье. Ты сидишь доверчиво на Папиных коленях и совсем не знаешь еще, что больше тебя в его жизни не будет.

Вы очень бедные. Вы просто нищие. Хотя у вас есть дорогой рояль и старинные ноты, столовое серебро и куча родственников. И вот вас зовут на день рождения к одной из них - маленькой девочке. А кроме тебя, Мишка, дарить больше нечего…

Папа молча выслушал все про дальнейшую судьбу дорогого друга. Но не заплакал и не забился в истерике, хотя ему только пять лет. И Мишка - любимая игрушка. Папа только попросил три дня для прощания.

В последнюю ночь он совсем не спал. Сидел при свете луны у окна и укачивал милого друга. Шептал ему что-то свое – тайное, известное только им двоим. Спел колыбельную, крепко-крепко прижал и закачался, как ива над каналом. Потом он протер носовым платочком бусинки, лизнул напоследок леденец ротика, частым гребнем расчесал залоснившиеся бока и старательно укрыл темный комочек на подушке, словно боялся, что Мишку просквозит. Наутро крепко-крепко обнял плюшевое тельце, поцеловал и попросил прощение за то, что они расстаются. Маме он показал на зеленые нитки и ушел во двор. Там он рисовал на песке палочкой лес, себя и Мишку. Лес прятал их от всех, а они сидели там - в середине леса - на качелях и смотрели на облака.

Много лет спустя, придя с молодой женой в дом той повзрослевшей девочки, Папа увидел своего друга. Хвостика-пуговички у него не было. Да и бусинки глаз потерялись, а на месте монпансье болтался на ниточке грязный шерстяной язычок.

- Милый ты мой, родной... - Папа прижал его к груди и заплакал.

Мишка пытался вспомнить, где и когда он слышал этот голос? Ему чудилось что-то, но это что-то застряло в старой вате, которой он был набит, и никак не хотело выходить наружу. Он беспомощно тыкался безглазой мордочкой в мокрое лицо и изо всех своих игрушечных сил хотел помочь плачущему человеку. Он хорошо помнил свой долг, только очень постарел.

- Давай, заберем его с собой, - попросила молодая жена.

- Мишенька, дружочек мой верный, ты всегда боялся воды... Так горько и безысходно бывает в редкие минуты жизни. Я не  видела, как Папа страдал, когда у меня отнимались ноги, я помню его слезы на могиле Суворова в Александро-Невской лавре и у Медного Всадника. Имена Куприна, Шаляпина, Рахманинова, Алехина заставляли влажнеть его глаза. Однажды я была свидетельницей чтения им спортивной статейки. Грязно и мерзко в ней какой-то шелкопер писал о его любимце Эдуарде Стрельцове. И тогда тоже Папа плакал и бессильно сжимал кулаки, потрясая ими кому-то высокому и недоступному.

- Если бы ты знал, сколько было всего без тебя...

Папа многое мог бы поведать своему верному товарищу из детства все с той же зеленой ниткой заплаты. Такое, о чем рассказывают только на могилах самых близких.

Я сама теперь это делаю. А тебе ведь некуда было придти, чтобы выплакаться. Знаешь, Папа, как это важно, чтобы можно было выплакаться. И в голос порыдать. И никому ничего не объяснять. И не ждать, что к тебе бросятся с бесполезными утешениями...

- Давай, заберем его с собой...

Папа целовал стертую слепую мордашку: "Прости, родной, ты больше не моя игрушка, прости". Он положил его на место и, как когда-то в далеком и нереальном детстве ушел, не оглянувшись. Жена теребила его за рукав: "Почему, почему?"

- Это чужая вещь. Его уже не отмоешь ничем.

- Я вспомнил, я вспомнил, - хотел закричать медвежонок. - Я - твой! Забери меня отсюда, я хочу, чтобы меня любили, я буду тебя спасать! Пожалуйста, забери меня с собой! - Он попытался открыть ротик, но язычок только трепыхался на ниточке. И оторванные лапки бессильно болтались вдоль изношенного тельца.

Я никогда, Папа, не стираю плюшевых медвежат. Знаю, они боятся воды, потому что память хранится вместе с грязью, к сожалению...

Принц

- Мама! А принцы бывают?

- Принцы?

Дети... Они такие странные эти дети. Над землей летают спутники, чайки погибают в липкой нефти прибоя, чья-то старческая рука готова негнущимся пальцем ткнуть в алую кнопку нашей жизни, а они...

- Мама, ну что же ты, - девчонка нетерпеливо теребила материнский рукав.

Принцы? - Немолодая мать беспомощно улыбнулась и отвернулась от окна, за которым почти не видно было пути из-за сумерек и дождя. 

- Ну, да, принцы, - не отставала дочь. - Они в жизни бывают?

- Принцы есть в Англии, Дании, Швеции, Норвегии, кажется, в Монако. - Женщина  пыталась вспомнить, где еще в мире живут принцы. -  Тебе это зачем? Думаешь, встретить принца? Они...

- Какая же ты глупая, мамочка, - девочка, кокетливо закатила глазки, как настоящая дама, - это другие - чужие принцы. А в жизни принцы бывают?

Голубые брызги, не мигая, внимательно изучали лицо матери. В вагонном купе тоже замерли - всем вдруг стало интересно. Мать глубоко вздохнула. Что могла она ответить на такой простой и страшный для любой женщины вопрос? Дочка еще маленькая. Она верит. Положа руку на сердце, а мы - большие - разве мы не верим? И, хотя у нее для этого еще есть все основания, а у нас - уже совсем никаких. Верим. И она пусть верит! Этот мир - для нее! Мать так хотела, она об этом молилась. Конечно, у нее не было никаких сколь-нибудь серьезных причин так думать. Только остро, эдакой приблудной псиной шевелилась жалость к себе. Жалость, которая разъедает. Как кислота. Душу. Принц. Надо же...

- Однажды, - тихо начала мать, поглаживая блестящую головку дочери, - прекрасная Девочка встретила прекрасного Принца. Он был похож на солнце. Такой же сияющий и добрый. Но ему нужно было уехать по делам. Ненадолго. Девочке показалось, что он обещал к ней вернуться. И она стала его ждать. Долго смотрела на солнце. Она очень боялась его не заметить. Ночью плакала, потом опять смотрела на солнце и снова плакала ночью. Было много-много ночей. И она выплакала глаза. Даже, если теперь Принц и вернется, то не узнает Девочку, на лице у нее морщины и волосы совсем седые. Да и она его вряд ли узнает. Глаза ее давно ничего не видят. Но, если бы они видели, то все равно она никогда не поверит, что Принца тоже изменили годы...

Принц... Спроси любую женщину, и она обязательно расскажет об этом принце. А, может, он единственный для всех нас? Только вот в жизни я его...

- Почему ты плачешь, мама?

- Почему? Я плачу?

- Ты плачешь! - Малышка осторожно вытерла ладошкой слезы с материнских щек. - Тебе жалко, что принцев в жизни не бывает?

- Ах, ты моя умница...

- Он тебя потерял, потому что был ненастоящий принц? - Женщина виновато улыбалась, она боялась новых вопросов дочери, но где-то в глубине сердца была им рада. - Для принцесс есть горошина. А что есть для принцев? - Сонные глазенки, мигая, смотрели на мать. - Наверное, честное принцевское слово?

- Им нельзя верить на слово, ни в коем случае!

- Я не буду, мама, ведь настоящий принц не уходит. Он не может потеряться!

- Спи, моя хорошая. - Мать прижала к себе девочку и низко наклонила голову. - Будешь хорошо кушать, слушаться маму и папу, крепко спать и к тебе обязательно придет принц.

- На белом коне, мама? И останется?

- Это уж само собой...

Дети... Странные они... И все у них просто. Если он принц, то на белом коне. Если приехал, то обязательно останется. А, если останется... Вот тогда-то все и начнется. Но этого в детстве знать никто не может. Потому что, если он останется, то навсегда перестанет быть принцем. Такая вот невозможная жизнь! Ожидание и потеря одновременно. Как же это в нас соединяется? Как можем мы существовать на этой зыбкой границе света и тьмы?

Женщина перебирала золотистые волосики уснувшей дочки и изо всех сил старалась не расплакаться. Перед ее глазами стоял человек. Она очень хорошо знала его, потому что когда-то он был принцем. Разумеется, не на белом коне, но тоже пришел. Она знала не только его, но все про него. Могла с точностью до запятой сказать, о чем он думает, какие проблемы его волнуют, чего он терпеть не может, на что надеется, что ему мешает. Иногда ей казалось, что она болеет от этих знаний. А иногда - что может ему помочь. Но только это ей казалось. Ибо, помочь она не могла. Между ними выросла стена. Многолетняя кладка. Они построили ее вместе, но он отлично руководил. Каждым кирпичиком распоряжался рачительно и по-хозяйски.

Ей не разрушить этой кладки. Силы уже не те. Да и годы научили не бросаться непокрытой головой на стены. Ни голова, даже очень крепкая, ни руки, привыкшие к тяжелой работе, тут не помогут. "Ломиком ее", - посоветует умный человек. "Можно попробовать обойти", - подумает мудрый, но ничего не скажет вслух. Он - мудрый. И наверняка знает, - если другой человек поступает так, как ты хочешь, то он это делает все равно по-своему. Самая большая ошибка - приписывать свои чувства и переживания даже самому близкому. Здесь начинаются все трагедии.

В этом старом дребезжащем поезде она впервые подумала о семейной стене иначе. Что, если стена-то есть, но, может она только с одной стороны? С ее? Кто мешает предположить, что эта стена защищает ее и мужа от всего остального мира, что она - их крепость? Наверное, ничто, только...

Только рассматривать стену под таким углом женщине совершенно не хотелось. Ну, не было никакого желания. Даже самого малюсенького. Все дело в этом. В неверии во встречное движение. Время делает свое черное дело - разрушает до основания милую доверчивость сказки: они поженились, жили долго и счастливо и умерли в один день. Впрочем, последнее как раз очень даже вероятно. Но только последнее.

- Нет, доченька, я не плачу, - она улыбнулась  от легкого прикосновения мягких пальчиков дочери.

- Но это же слезы!

- Просто я долго смотрела на солнце.

- Ты высматривала принца?

- Нет, моя хорошая, я его уже видела. Давно. Он мне не понравился.