Корсаков Андрей (Каньон)

Гладиаторы

   Анней всегда ненавидел Луция, этого самого заносчивого из гладиаторов, и поэтому ждал, что однажды судьба сведет их в бою, и тогда-то он убьет его, причем убьет на радость публике, то есть как можно  более жестоко. Проблема состояла в том, что Луций считался одним из сильнейших гладиаторов - его стойкость и выносливость не знали себе равных. Но в глубине души Анней чувствовал, что он сможет победить его. Он наблюдал за

 боями Луция, искал его сильные и слабые места, и, кажется, нашел их. Луций был вынослив, но двигался все же неуклюже, удары его меча были размашисты, и он часто промахивался. Таких мелочей Анней подметил не одну и даже не две, и копил их в своей голове, днями и ночами анализируя их будущий поединок. Он молил богов о двух вещах - что бы Луция не убили раньше, чем их сведут вместе, и еще, чтобы тому ,по возможности ,нанесли много ранений, дабы к моменту их боя противник был ослаблен. Но Луций был настолько хорош в своих поединках, что ничего, кроме царапин и почитания восторженной публики, не получал.

   Тем временем поединки случались и у Аннея. В последнем бою ему попался какой-то одержимый греческий раб - Аннею пришлось изрядно повозиться, что бы проткнуть его копьем, да еще этот пес зацепил ему плечо своим тупым мечом, и оно теперь болело нудной, противной болью - хорошо еще, это была просто боль, а не серьезная травма. Иначе бы он выбыл из боев надолго, и не видать ему схватки с Луцием. Успехи самого Аннея были не так уж велики, но он почти не получал в боях ранений и был жесток с каждым проигравшим врагом, ибо на месте каждого из них он представлял наглое лицо Луция. Публике это нравилось, и она требовала встречи двух сильнейших гладиаторов. Вернее, его, Аннея, никто сильнейшим не считал - так, не более чем наиболее достойный соперник, который лишь продержится дольше остальных и даст зрителям хороший бой, а не очередную легкую расправу. Анней, даже посвящая тренировкам вдвое больше времени, чем Луций, понимал, что не так велик, как его противник, которому богами был дан талант бойца. Тем сильнее он ненавидел его - он-то тренируется целыми днями, пока Луций валяется в объятиях гетер и пьет вино. Нет, толк от тренировок был, но Анней чувсвовал,что этого мало, и на момент боя он не будет в лучшей форме. Наставник Сцеон сказал ему, что у него есть то, чего нет у Луция - это молодость и желание победить, а Луций ко всему относится слишком легко и в последнее время не встречался с серьезным противником. Анней надеялся, что это верно. Тем не менее, сомнение грызло его, а гнев рос.

   И вот этот день настал. На арене сражались четверо греческих рабов и завели публику своей бестолковой рубкой, а сейчас ему предстояло выйти на бой с Луцием. Даже имя его он ненавидел, когда оратор выкрикивал его толпе. Анней сжал копье в правой руке, а любимую сеть - в левой. Древко сразу вспотело, руки начали скользить. Нет, этого он не допустит. Он соберется. И сделает это. Рев толпы становился все громче, пока он шел к арене через подмостки под трибунами. Сцеон похлопал его по плечу." Уйди, старик! - подумал Анней про себя.- Сбереги силы на рукоплескания мне!" - "Идущий на смерть приветствует тебя!"- прокричали он и Луций. Цезарь сделал одобряющий жест рукой. Даже цезарю был интересен этот поединок, еще бы - двое лучших. А он, Анней, сегодня будет еще лучше.

   Но Луций был хорош, как никогда - это Анней понял, едва увернувшись от клинка, просвистевшего в сантиметре от его шеи. Видимо, Луций понимал, с кем ему придется драться. Эта мысль придала Аннею сил - противник опасается его! Выпад его копья был внезапен, но Луций успел уклониться под радостные крики толпы. Все болели за Луция. Глаза Аннея застлало мутной розово-красной пеленой. Он швырнул свою сеть под ноги противнику. Тот, продолжая двигаться и не ожидая такого хода, споткнулся. Толпа охнула - такого они еще не видели, и в этот же момент он вытолкнул копье вперед, от бедра, как его учили, в надежде проткнуть Луция насквозь. Но этого не случилось - враг восстановил равновесие.

.   ..Минута шла за минутой,  Анней никак не мог поймать этого, казалось бы, неуклюжего, Луция, но и сам не давал в себя попадать. Они оба экономили силы, понимая, что тот, кто устанет первым - умрет. Но смерть не страшила ни одного из них - враг перед ним был важнее всего на свете.

   Копье Аннея было наточено так, что простое касание любой стороной его наконечника принесло бы сопернику неприятную режущую боль - Анней сам даже частенько резался об него, чего уж говорить о проткнутых им насквозь соперниках! Но этот соперник не намеревался подставлять живот под разящий тычок, и сам в любой момент был готов рассечь его от левого плеча до печени одним ударом. Нет уж, этого он не получит. Он, Анней, будет героем сегодня.

   А время шло. Публика, не получив крови, загудела. Сначала тише, потом волна голосов начала захлестывать все вокруг, даже звук клинка, рассекавшего воздух, перестал быть слышен бойцам. Они наносили удары, но всякий раз находили лишь воздух. Если клинок или острие копья достигало противника, то лишь царапало кожу.

   ...Все же ему удалось попасть в него - копье совершенно случайно задело бедро Луция, когда тот делал очередной шаг в сторону. Но силы были уже не те, и красивое движение вышло корявым шажком. Луций удивленно взглянул на кровь, начавшую сочиться из рассеченной ноги. "Я заставил тебя кровоточить!-"подумал Анней. Но сил добить у него не было, и толпа, оживившаяся было, уселась обратно на свои места. Анней понимал, что они не смогут убить друг друга, даже если захотят - не хватит сил на смертельный удар.

   Пока он думал об этом, Луций ударил его мечом в плечо,  и старая рана взвыла острой болью. Словно облитый кипятком, Анней отскочил в сторону. Теперь нет надежды накинуть на него сеть - рассеченное плечо не позволит. Что ж, придется биться только копьем. Но он увидел, что и Луций тоже задыхается от усталости. Анней мог слышать его тяжелое дыхание. В глазах противника уже не было того исступления, что раньше.

Луций выронил меч.

    Анней уронил копье, но оно не коснулось земли, запутавшись в сети, что он держал в другой руке.

   И внезапно гул неодобрения сменился радостным улюлюканьем - толпа радовалась. Неужели? - подумалось Аннею. Неужели их бой что-то изменил в зловещем лике толпы? Вдруг что-то может изменить жестокие порядки взаимной ненависти, царившей на арене и в зрительных рядах? Разве вот так все кончится? Может быть! Все-таки народ и цезарь должны оценить их мастерство, оттачиванию которого они посвятили столько времени на арене и в атлетическом зале!

   Луций, стоящий напротив него, выглядел совсем плохо - и это радовало Аннея. Вернее, радовало бы, если бы у него были силы добить ненавистного соперника. Внезапно он понял, что на лице у Луция застыло выражение ужаса - причем смотрел он не на него, Аннея, а за его спину. Анней обернулся. В последние несколько секунд он понял, куда привело равенство их с Луцием сил - их битва длилась слишком долго. Уставший от их длинного и показавшегося публике скучным боя, цезарь приказал выпустить на арену голодных львов.

Брэд и Джейн

Дела на нашей текстильной фабрике шли из рук вон плохо. Долги росли, а кредиторы становились все настойчивее. В конце – концов, я, Брэд Уилкинс и моя жена Джейн были вынуждены продать своё предприятие, чтобы расплатиться с долгами. Вскоре  обнаружилось, что новую работу в Англии найти сейчас непросто – рабочих мест катастрофически не хватало, а если куда и можно было пристроиться, то это в какой-нибудь цех по производству вредных для здоровья химикатов. Да и там платили гроши. Джейн тоже пыталась найти работу, но безуспешно. Все более-менее доходные места были заняты, и заработать можно было, только торгуя своим же телом в лондонских трущобах. Джейн много раз плакала, проклиная свою порядочность, сидя перед полупустой тарелкой овсянки. Что было еще ужаснее, я ничем не мог ей помочь. Мы всё больше молчали, оставаясь наедине, а наши денежные запасы таяли все быстрее – росла инфляция. В конце-концов я все-таки устроился к фабриканту Дурифу, в цех производства тех самых химикатов. Я пропадал на работе до поздней ночи, стараясь проявить себя хорошим работником. А тем временем образовались новые долги –  плата за квартиру повышалась; да и на питание, пусть и скудное, нужны были деньги. К тому времени, как я получил первое жалованье, долгов было так много, что почти весь заработок ушел на их раздачу.

За многие месяцы безденежья я высох, сгорбился, словно постарел на десять лет. И с Джейн произошло то же самое, только она куда тяжелее переживала по этому поводу. Она плакала так часто, что я, приходя домой с работы,  сразу затыкал уши ватой и ложился спать. Я понимал Джейн, но ничего не мог сделать. Она мечтала о малыше, но теперь было уже поздно. Все-таки ей было уже под тридцать, а здоровье ее резко ухудшалось. Сначала мы не хотели заводить детей из-за того, что постоянно были заняты на фабрике, а теперь, когда фабрики не стало, голод и переживания сломали ее хрупкий организм. И даже душу её изуродовала нужда.

Однажды, когда я, по обыкновению, пришел с работы и был готов рухнуть на кровать в тяжком забытьи, Джейн встретила меня на пороге. Обычно она молча ставила передо мной миску с какой-нибудь едой, а сама садилась напротив и грустно смотрела на меня. Потом мы шли спать. Слава богу, наши супружески ночи хоть как-то успокаивали нас обоих. Сегодня же Джейн улыбалась, пусть и странной улыбкой. Я подумал было, что жена моя сошла с ума.  Осторожно, стараясь не подать вида, я спросил , в чем причина такого ее поведения. Оказалось, дальняя родственница Джейн, старушка почтенных лет, преставилась, и по завещанию некоторая часть наследства досталась и Джейн. В эту ночь мы были счастливы, как будто вернулись на несколько лет назад, в те времена, когда голод и лишения не убивали в нас всё человеческое. Мы аккуратно распределили деньги, и достаточно долго жили не так уж и бедно. Мы даже купили Джейн новое платье на день рожденья.

Но всему приходит конец, и эта сумма была нами растрачена. Мы снова вернулись к нашим унылым будням, что было еще тяжелее после некоторого времени относительно благополучия. Когда дела наши стали совсем плохи, Джейн вдруг рассказала мне, что наследство ее бабушки (или кем та старая леди ей приходилась) не исчерпано, что оно лежит в банке на именном счете, и что можно взять еще немного. Я пожурил Джейн за то, что она имела от меня секреты, но она убедила меня, что так  лучше и  это удержит нас от транжирства.

В результате  у нас стали водиться деньги. Я, в свою очередь, получил «повышение» у Дурифа и теперь за ту же работу получал на полфунта больше. Между тем, здоровье наше ухудшалось. Джейн, хоть и стала краше, пользуясь косметикой, совсем ослабла. Ей часто бывало плохо, и она снова плакала по ночам. Теперь она взяла за моду не позволять мне любить ее, как подобает мужу – она ссылалась на плохое самочувствие, и я ей верил. Она никогда не отличалась внутренним здоровьем при всей своей красоте, пусть и подувядшей с годами страданий.

У меня же участились приступы головокружения и тошноты,а появившиеся  боли в желудке сводили меня с ума. Я даже перестал покупать лекарства, хотя теперь мог их себе позволить – они просто не помогали мне. Джейн пыталась помочь мне старыми знахарскими средствами и даже заговорами, но все было бесполезно. Я понимал, что все мои недуги – из-за работы на Дурифа, но не мог ее бросить. Дуриф рассчитывал на меня, и регулярно, пусть и не намного, повышал мне жалованье. Я не знал, как поступить. Конечно, здоровье мое ухудшалось, но работая, я мог накопить на лекарства для Джейн, хоть и не знал, чем она больна.

…В мучительных раздумьях, держась за истерзанный желудок и больную голову, я шел по Уайтчепелу. Кругом сновали продажные девки и воры. Воров я не боялся, да и им плевать было на меня – что можно было взять с такого сгорбившегося, незаметного оборванца, как я? А вот продажная любовь привлекала меня в последнее время все больше. Джейн уже несколько месяцев все болела и болела, а в супружескую постель и вовсе не допускала. Меня это страшно раздражало, но я ничем не мог помочь ни себе, ни ей.  А вот теперь я стоял и высматривал в толпе девок проститутку посимпатичнее. Меня рвали на части муки совести, но природа  оказалась сильнее, тем более что голова, отравленная парами химикатов, отказывалась служить мне. Я подошел к стайке воркующих девиц, которые даже не посмотрели в мою сторону. Я выпрямился, поправил старый пиджак и вежливо кашлянул. Одна из девок соблаговолила – таки обратить на меня внимание. После короткого диалога я уже готов был пойти на моральное преступление по отношению к моей Джейн, но меня удержало одно обстоятельство – при ближайшем рассмотрении девицы оказались не столь симпатичны, какими казались издалека. Когда я замялся , девицы облили меня площадной бранью и велели убираться. «Хочешь домашнюю девочку, умник?» - хриплым голосам сказала одна. «Иди к мадам Эстер на Боннер-стрит, там товар подороже. Правда, у тебя на них не хватит, голодранец!» – и все девки разразились гнусным хохотом. Я поспешил удалиться от них, покрывшись с ног до головы краской стыда.

В доме мадам Эстер выбор был много лучше, да и само убранство помещения уже производило впечатление. Мужчины и их «дамы» деловито поднимались вверх по лестнице, в номера, предварительно оплатив услуги на первом этаже лично мадам.

Цена услуг была значительно больше, но я не думал об этом. Сегодня по крайней мере.  А потом будь что будет. Совру Джейн, что меня ограбили лихие разбойники или придумаю что-нибудь еще.

Я поднял глаза на лестницу, по которой спускались и поднимались пары, и замер, словно сломавшийся станок на текстильной фабрике.

Держа за руку какого-то хлыща в сюртуке, по лестнице спускалась моя Джейн. В какой-то совершенно распутного вида ночной рубашке; она смеялась, даже хохотала – она была совершенно пьяна. Но когда ее глаза встретились с моими, она замерла и вцепилась руками в перила, чтобы не упасть. Ее спутник попытался оторвать ее, но после безуспешных попыток плюнул и удалился.

А мы все стояли друг напротив друга.

Мне было так страшно, что я даже не знал, как себя вести. Она тоже.

Хмель в её глазах словно бы смыло, я тоже забыл о химикатах, сидевших в моем мозгу.

Так вот какая родственница умерла, вот какое наследство она оставила, вот какие проценты лежали в банке.

Моя Джейн пошла на это.

Но кто мог её винить?

Я? Человек, забывший о жене в поисках продажной любви, проклятый небом развратник, павший жертвой собственной похоти? Я не успел домыслить, как Джейн сорвалась с места и, бросившись вниз по лестнице, выбежала во двор. Я побежал за ней – и я слышал, что она плачет на бегу. Вслед нам несся шум возмущенных и удивленных голосов из дома мадам Эстер.

Джейн бежала так быстро, что я с трудом догнал ее только у моста. Ноги ее запутались в ночной рубашке, и она упала прямо в грязь. Я попытался схватить ее за руки и что-то сказать, но прошла целая вечность, пока я смог вымолвить нелепое «Зачем?»

«А  что мне оставалось, милый?!» закричала Джейн мне в лицо, и в меня ударил запах виски. «Я не смогла стать матерью из-за работы, потом бог не дал мне дитя из-за бедности, а теперь я и сама не хочу! Для чего?!» кричала она, вырываясь из моих рук. «Для того, чтобы мой ребенок узнал, что его мать – шлюха?!» - она забилась в истерике, голова ее запрокинулась, из горла понесся пьяный вой, сопровождавшийся запахом перегара. Внезапно вся тяжесть мироздания обрушилась на меня, и я, не успев ничего ответить Джейн, потерял сознание.

… Я очнулся там же. Джейн рядом уже не было. О ней напоминал лишь клочок ночной рубашки, зажатый в моей руке. Я положил его в карман и медленно пошел домой.

«Как же мы теперь будем жить,- думал я. - Мы предали друг друга». Но я винил во всем только себя. Это моя, моя вина, я не смог дать Джейн счастья, я заслуживаю смерти.

С этими мрачными мыслями я вернулся домой.

Джейн там не было.

«Наверняка она сейчас у мадам»-, подумал я и с горечью опустил голову.

…Разбудил меня инспектор Бристоун. Он сказал, что моя жена Джейн Уилкинс была найдена повешенной в Сиррил – парке.

………………………………………………………………………………….

Он сказал, что будет вестись следствие, так как были обнаружены следы борьбы – ее одежда была немного порвана. Я нащупал в кармане клочок ее рубашки. «Вот твои следы борьбы, кретин» - подумал я про себя. «Мы обязательно найдем того, кто убил вашу жену»- заверил меня инспектор.

Но я твердо знал, что никто не убивал мою милую Джейн.

Никто, кроме меня.