Кирилл Коротких

О червях

Ну, о чем мне с ними говорить, когда они ни более, ни менее безлики, ровно как и я? Беспомощны и безлики. Вот наша главная черта. И ничего мы с этим поделать не можем. И миссия у нас одна. Вылезать наружу, на асфальт в поисках идеального светлого ботинка. А так всю жизнь от тоннеля к тоннелю, и обратно. А начинаешь говорить с кем-нибудь о погоде, а тут на тебе – в ответ молчание и запах нелицеприятный источает, и тут понимаешь, что говоришь ты о погоде со своей жопой. А потом все удивляются, отчего это я такой молчаливый!!! Да все оттого, что не возможно отличить лицо от жопы.
А тут не давно совсем кризис настал. Грыз я себе землю, ни кого не трогал. И вдруг чувствую, что-то изменилось в этом мире. Вот будто сердце стало сильнее колотиться. Или что-то еще. Не могу понять в чем дело. И вот чувствую, мой тоннель трясется вместе со мной. Весь мой жалкий мир вибрирует. Но вибрирует так проникновенно, солнечно и позитивно. «Ну, всё!» - думаю, - «Пора наружу». И начинаю грызть вверх. Грыз, грыз, а вибрации все меньше и меньше. «Опять дезориентация в пространстве. Дурная наследственность», - подумал я, вспоминая о своей покойной матушке, и начал грызть вниз. И чувствую, вот она – божественная качка. И тук благоговейно я выбираюсь наружу. С начала пугливо высунул голову, и смотрю, а обещанного «книгой дьявола» асфальта нет! А вместо этого яркий свет, и золотой песочек. Вылезаю, и чувствую, как волны вибрации проникаю сквозь меня, и уносят куда-то в сторону блаженства.
Смотрю, а передо мной, в расстоянии тысячи червей, черный мальчик со змеями на голове с красивой черной девочкой пляшут, а рядом с ними стоит черный ящик, который и издает эти волшебные вибрации. И голос у ящика такой неземной, и поет он протяжно «No woman, no cry». Меня это так пробрало, что я просто от такой душевной расслабленности пригласил свою нижнюю конечность потанцевать (все равно никто не видит). И вот кружились мы в танце, и не заметили, как в узел завязались, а тут еще и эта счастливая парочка к нам приблизилась, а я смотрю, как быстро сокращается расстояние – с каждым мгновением на сотню червей. Так и не успели мы с жопой развязаться, и погибли мы не на асфальте под тяжелым ботинком, а в танце, на золотом песке, и под нежной розовой девичьей пяткой.

Кто сказал, что это был я?

- Стой! Я кому говорю?!? Стой! – маленький мальчик, с перебинтованным одним глазом, бежал, спотыкаясь и цепляясь за корни деревьев, что торчали из земли, словно гигантские черви, за черной кошкой. У кошки одно ухо было продырявлено гвоздем. Гвоздь так и торчал в кровоточащем ухе. Кошка неслась со все дури, хаотично выбирая направление. Видно было, что боль затмило весь кошачий разум. Вот она рванула к деревянному крыльцу детского сада. В крыльце была небольшая щель в боковой стенке. И кошка, видимо от охвативших её боли и страха, забилась под него.
- Вот ты куда, - сказал мальчик, выйдя из-за угла. Он подошел к крыльцу, и присел на корточки. Засунул руку в щель и начал там шарить. Пару раз он вскрикнул. Видимо кошка его оцарапала в ярости. Но он все же умудрился её достать. Вытащив её из-под крыльца, он начал гладить её и прижимать к своей груди, успокаивая её, и одновременно вытаскивая гвоздь из кошачьего уха. Когда он вытащил его кошка, уже спокойно сидела у него в руках, и мурлыкая прижималась к его груди. Тут мальчик, заметил на белом рукаве своего свитера капли крови. Кровь медленно капала с кошачьего уха. Тут его лицо резко искривилось в гримасе ярости. Он с отвращением смотрел на кошку. Правая рука, в которой до сих пор был гвоздь, тут же взмахнулась на автомате, и тут же обрушилась со всем гневом на беззащитное животное. Он воткнул гвоздь ей в глаз по самую шляпку. Он сидел у крыльца и в его лицо бился фонтан крови, брызжущий из кошачьей глазницы. Он сидел на земле и дрожал, откинув от себя кошку.
Он так и сидел до конца дня и дрожал. А воспитательницы в истерике подходили к нему и спрашивали: «Андрюша, что с тобой случилось? Почему ты весь в крови? Что ты сделал с Дусей?». И тут он перестал дрожать, посмотрел на Антонину Петровну, так пронзительно, что её прошиб холодный пот, и совершенно без намеков на какие-либо эмоции сказал:
- Кто сказал, что это был я?

Троллейбус

Не знаю, нужно ли мне все это. Где начало? Где конец? Где я? Кто я? Фрейд желаю тебе перевернуться в гробу со своим самоанализом!
Неужели нельзя быть просто животным?
Остервенелым.
И никогда не в чем, и уж тем более, ни в ком не нуждаться.
Одиночество. Затворничество. Что это может сулить. Веру в собственные убеждения? Веру? М-да уж. Конечно, на это ведь и рассчитано. Привить веру, как вакцину от бешенства, для того чтобы быть достойным находиться в обществе. Не важно во что и в кого верить. В Бога или в Дьявола, в Будду или Иисуса. Хотя по мне это одно и тоже единственное лицо, страдающее раздвоением (размножением, все зависит от того - сколько и какие проекции брать) личностью. Инь Янь. Помните от любви до ненависти один шаг. Один поворот лица. И вот перед вами гримаса отвращения и презрения. А ты всего лишь то и сделал, что просто не смог вовремя явиться на встречу. Так сложились обстоятельства. А потом сидишь в скверике и смотришь, как на противоположной лавочке сидит старушка и кормит хлебом птиц мира. Сидишь и думаешь – а что если это судьба, и так и должно было произойти. И другого не может быть.
Чрезвычайно важен шаг оправдания. Извинения? Нет.
На все ответил сломавшийся троллейбус. Ждите. Ждите и не вылезайте на мороз. Идти еще целых четыре остановки. Околеете. Это того не стоит. И бежать не стоит. За всем не поспеешь. И уж точно не за ней. Слишком поздно.
А в скверике хорошо. Хоть и морозно. Но мороз отрезвляет. Настраивает на прозрачность бытия. На самоанализ. От чего тебе все опротивело? И что тому причина?
Ладно. День еще не потерян. И не так уж плохо быть одному.
Идти. Быть в бесконечном движении. Быть в бесконечном поиске своей остановки.
Вот и троллейбус починили - он уехал.
Без меня, и без всякого сожаления.

Музыка мертвых

«Мне совершенно не понятно, что происходит с нами (или, наоборот, не происходит, смотря с какой стороны посмотреть). Прошло уже почти два месяца, как я видел и слышал тебя в последний раз. За последнее время я часто вспоминал твои слова: «я знаю, что уделяла тебе мало времени, но за твое отсутствие я привыкла быть одной, и мне сложно перестроиться». Что ж мне жаль, что ты выбираешь одиночество, к тому же возможно это и есть единственный правильный вариант. Я тебя прекрасно понимаю, вот только не надо было опять играть эту старую «избитую» комедию. У меня после твоих вышеперечисленных слов сразу возник всего один вопрос: «Если тебе так по душе одиночество, зачем тогда я?» Я тоже был одинок. И что же? Да я впрочем, и сейчас то не могу сказать, что я счастлив. Впрочем, не могу сказать, что когда-то было иначе. А с другой стороны, нужно ли это счастье вообще? Нужно ли что-то строить или создавать? Не проще ли быть и жить наблюдением. Так сказать, созидать? Просто существовать? Надоели все эти нелепые движения. Бес толку. Сознание противится, разум просто-напросто отказывается вообще существовать. Что же будет дальше? Останутся ли образы, фантазии, цифры, звуки, картинки? Я бы с удовольствием все сжег, уничтожил, избавился бы от этого. Но думаю, что у меня это не выйдет. Твой образ в моей памяти так и останется, взлетевшим к небесам, словно Ремедиос Прекрасная у Гарсия Маркеса. Но это лишь фантазия. Моя фантазия. Всего лишь Фантазия… Но вернемся к нашим баранам. Сказать, что я полюбил одиночество я не могу, но и сказать, что я его ненавижу – тоже не могу. Я им доволен. Мы с ним (с одиночеством) «Хорошие приятели» А ты? Что ты знаешь о нем?!? Относительно меня вы стали по разные стороны баррикады, а я сам стал этой баррикадой. Забавно было наблюдать. Когда ты была рядом, ты безоговорочно одерживала верх, но как только уходила – тут же наступала пустота, которая моментально обволакивало все мое сознание, словно теплая простыня, и уносила в страну безмолвия и тишины. Там ни когда не было, ни каких предметов и слов, закрепленных за этими предметами. Этот мир, в отличие от того мира, коим все восхищаются, никогда не был одержим и подвластен логике. Пустота не подвластна этому понятию, а раз отсутствует логика, то значит этот мир тишины имеет полное право быть хаотичным и фантастичным.
Порой у меня складывалось впечатление, что ты лишь в момент скуки звонила мне, и лишь от скуки у тебя появлялось желание меня увидеть. Мне довольно грустно становится от этой мысли. И мне жаль. Жаль больше тебя, чем меня. Ты была самой живой частичкой среди этого наполненного иллюзиями мира. А может и была той самой большой иллюзией?!?...Тем самым великим обманом человечества? Иллюзией, коей я так восхищался. Иллюзией, которую я так боготворил. Да, когда-то я восхищался иллюзиями, что я творил. Но я стал забывать. Я вообще многое с тобой забыл. Я и себя-то не помню. Все превратилось в абстракцию. Вот тут то и наступают минуты отчаяния. Ненависть ко всему подступает к горлу позывом тошноты, и отчаянно рвется наружу. И лишь сознание всей нелепицы еще противостоит забвению. Окружающий мир стал отвратителен, сер, предсказуем, нелеп и скучен. И все из-за царствования логики. Я был бы счастлив его уничтожить. Нет больше ничего фантастичного. Волшебного. Нет больше раскрашивания стен разноцветными мелками, нет больше леса, собак и клубники со сливками, нет цветов и кофе – всего этого не стало. Все это растворилось в мире тишины и безмолвия. И даже из памяти все это вскоре начнет исчезать, как исчезли уже некоторые детали. И не один волшебник – фантазер его уже никогда не восстановит. Потому что это все уже ни кому не интересно! Puzzle, которому не суждено было быть собранным - быстрее рушится.

WITH LOVE AND HATE «buenos» hombre».

P.S. «Ясное осознание абсурдного делает наше существовани6е гораздо более надежным и основательным» - Хулио Кортасар.»

Он еще раз перечитал письмо, которое только что написал, и собирался отправить той «единственной», которую так безнадежно любил и боготворил (или всего лишь так думал? Мысли часто расходятся с реальностью. Иначе просто и быть не может, таковы законы природы.) Он собирался послать письмо при помощи брата, ибо сам боялся видеть ее. « Или может быть будет проще, если просто пойти подложить письмо в почтовый ящик, хотя наша почта настолько ненадежна, да к тому же вовсе не факт, что она раньше обнаружит письмо, чем кто-либо еще», - подумал он, и решил все-таки передать письмо через брата. «Боже! Когда же эта неопределенность пропадет, будь она трижды проклята!» - Крикнул он в сердцах и запечатал письмо в конверт. Он взял собаку и пошел с ней гулять в лес, который находился практически за его домом. Выйдя на улицу, он обнаружил, что идет дождь. «Ну что ж в этом нет ничего удивительного, как никак осень на дворе», - констатировал молодой человек. Он любил гулять по осеннему лесу, осенью все было вокруг так меланхолично и свежо одновременно, во всем чувствовалась отрешенность, и приближения вечного сна, и все вокруг пахло смертью. Возможно, такой эффект возникал из-за дождя, когда лес затягивало небольшой туманной дымкой, и казалось, что эта дымка поглотит все вокруг и уничтожит весь мир одним махом. «Когда я буду умирать, хочу, что бы на улице была осень, - пожелал он сам себе, - и хочу, что бы меня кремировали и мой прах развеяли над Мексиканским заливом! Черт, как же это все-таки поэтично,» - ухмыльнулся он своим мыслям.
Мексика была его страстью, настоящей не измеримой страстью, мечтой. Он часто вечерами разглядывал иллюстрации в книгах про Ацтеков, и словно уносился к тем пейзажам, что были изображены на картинках, перед его глазами проносилась вся история этой цивилизации, он участвовал во всех её обрядах и жертвоприношениях, он сливался с этой культурой всей душой, образовывая тем самым некую метафизическую субстанцию, и он любил этот процесс всем своим существом. Он «бредил» Мексикой во сне и на Яву, он дико мечтал все бросить и уехать в «сказочную страну», и остаться там на всегда, он мечтал о том, чтобы когда-нибудь довелось ему посетить места проживания Ацтеков, которые он так часто видел на картинках из книг, и всевозможных журналах, вдохнуть дух истории полной грудью, сидеть и смотреть на пирамиды отстроенные этим могучим и храбрым народом, что пал от рук испанских конкистадоров, и что бы Она неизменно была рядом с ним. Она… Все его мысли моментально переключились на неё. И он снова начал думать о ней. Он стал вспоминать, как она ворвалась в его жизнь и перевернула все вверх дном в его жизни (вполне можем даже сказать, что она вселила в его сплошной сумбур жизнь, и сама же её и убила, но не будем забегать вперед, ибо все должно идти своим чередом).
Он вошел в лес и спустил свою собаку с поводка, собака резво помчалась вперед, вглубь леса. «Везет же собакам, никаких забот, если, конечно, собака не без хозяина, ешь, пей, бегай, играй, выполняй пару команд да гуляй. Вот это жизнь! И никакая собака не осознает того, что она не вечна. Животные вообще живут без осознания смерти»,- грустно подумал он, глядя, как его собака резвится с какой-то палкой. Он шел по тропе, которая вела к Их поляне. Поляна была их секретом, местом прибежища только для них двоих. Там они часто гуляли с собаками, обсуждали все на свете. Это были волшебные мгновения, и он так хотел, что бы эти мгновения длились вечно: каждая секунда, проведенная в объятиях, каждое прикосновение, каждый поцелуй. И все так безвозвратно кануло в Лету! Теперь на поляне он был один, и она больше не приносила ему такой радости, как раньше. Поляна больше не принадлежала ни ему, ни ей. Поляна умерла в то же самое мгновение, как только они разошлись по разные стороны единения, а даже если и не мертва, то непременно находится в летаргическом сне, окруженном одиночеством и небытием.
Он приходил туда практически каждый день, он все еще лелеял надежду, что когда-нибудь и она вернется туда. Шелест веток уже никогда не прошепчет им о вечной любви, и ветер уже никогда не споет им колыбельную. Когда была хорошая погода, он просто садился на любимое бревно и разбавлял свое одиночество чтением книг, пока собака гуляла сама по себе. Он пришел на эту одинокую и теперь уже чужую поляну, встал под большой елью, которая вполне укрывала его от дождя, закурил сигарету и стал ворошить свою память, прекрасно понимая, что это довольно-таки глупое занятие, так как он решил раз и навсегда «прогнать» её из своей жизни. Но это было практически невозможно, ровно на столько, как если бы он вдруг стал верующим человеком, или хотя бы приверженцем какой-нибудь религии.
Он вспоминал, как они познакомились, он вспомнил их первый поцелуй, вспомнил вкус этого поцелуя, нежность её ладоней, что дотрагивались и гладили его лицо. Вспомнил, как он первый раз пригласил её к себе на чашку кофе, вспомнил, как знакомил её со своими родителями – все это еще жило в его памяти, а значит и он жил этой памятью, словно память являлась первичным созданием, а он был всего лишь паразит, что присосался к этому существу.

Дождь становился все сильнее, и сильнее, и дерево уже не спасало, пришлось ловить собаку и идти домой. Он воткнул в уши наушники от плейера, включил песню группы THE DOORS «Riders on the Storm», окинул взглядом, отягощенным одиночеством, поляну, некогда бывшую родной и переполненной волшебством, взял собаку на поводок и медленно побрел домой. «Музыка мертвых, как никогда во время подоспела», - подумал Он о магическом сочетании голоса Джима Моррисона, и своего одиночества. У него всегда эта песня ассоциировалась с загробным миром. Казалось, что Джим Моррисон пел её уже будучи мертвым. Он шел вперед по тропинке, глядя скорее куда-то вглубь себя, пытаясь разглядеть хоть малейший просвет в этой мгле, в этом одиночестве, что поглотило все его сознание; нежели вдоль тропы, по которой он мог бы пройти и с закрытыми глазами, настолько хорошо он знал маршрут. И вдруг он обо что-то споткнулся. Он тут же пришел в себя, и глянул себе под ноги. И тут он увидел Её! Нет, было бы точнее сказать, что он увидел образ Её. Он поднял кусок коры от какого-то дерева (скорее всего от ели, хотя это и не имеет никакого значения), что в точности повторял очертания её лица в натуральную величину. Глаза были закрыты, прядь волос ниспадала на лоб, на устах застыла блаженная улыбка, можно было бы лишь чуть-чуть отчистить от листвы, мха, грязи, покрыть лаком и навсегда сохранить её образ в памяти и на стене. Но он этого не сделал. Он вернулся на поляну, сел на то самое бревно и поджег эту маску. Джим Моррисон запевал «L.A. Women» он пел для них в последний раз, словно он умирал ради них, и за них, а она медленно горела, и молчала, ей уже не суждено было сказать ему, ни слова, она ему так и не призналась, что любила его больше жизни, она ему так и не сказала, что была больна лейкемией. Она так и не сказала ему, что ей осталось жить в лучшем случае чуть больше года. Но в тот самый момент, когда догорала её волшебная улыбка, Она вышла из магазина, и свернула за угол в сторону своего дома, она не видела из-за угла быстро приближающийся автомобиль. Визг тормозов был последним звуком, что она слышала. От лейкемии ей не было суждено умереть. Она лишь мечтала умереть у него на руках, но выбрала другой путь. Она сказала ему, что не любит его и некогда не полюбит, ей казалось, что будет гораздо проще им обоим, если он не будет видеть, как она умирает.
Вслед за маской Он сжёг письмо, последнее, что связывало его с ней, и решил навсегда покинуть этот маленький городок, в котором они жили и уехать в город. Жить и работать только для себя. Ведь теперь то ему уже никто не нужен был, он стал зомби, он стал массой, слизью, субстанцией, невежеством и немощью. Он сам себя обрек на одиночество. Он так и не узнает, за что она умерла, за что умер Джим Моррисон, и почему он никогда больше не услышит их голоса. Голоса, которые были самым дорогим в его жалкой жизни. Теперь нет ни жизни, ни смерти, ни голосов.

Она так и не призналась ему в любви…
И Моррисон ни когда уже не споет им…
Он тоже смолк на веки…

Прозрачность

- Но ведь я то не прозрачен? В смысле, я хочу сказать, что и во мне должна же быть какая-то тайна. Я просто не хочу быть прозрачным. Что бы всею, кому не попадя, смотрели сквозь меня. Кому приятно, когда смотрят сквозь него, а его самого и вовсе не замечают. От этого становиться одиноко и печально, не так ли? – продрожал стеклянный шарик в сером вареве. И по свету, излучаемому им, было видно, что он явно озадачен своим неловким положением.
Перед ним возникли губы с обложки Rolling Stones, и прошептали ему ласково, успокаивая его:
- Ну что ты так расстраиваешься, неужели ты не понимаешь, что таинственность присуще всему, не зависимо от обладания каким-либо цветом, или даже прозрачностью. Ты сам по себе таинственность. Ты самая большая тайна, для тебя, ровно, так же как и я – самая большая тайна для меня. Я даже не знаю, откуда у меня берется голос. Впрочем, что такое голос? Вибрации? Ощущаемые волны? Но тогда ощущаемые чем?
Серое марево подернулось, и шарик с улыбкой содрогнулись. Марево зашлось жутким гулом. Улыбка вдруг передернулась судорогой, и искривилось в жуткой, угрожающей гримасе.
- Но если ты хочешь понять свою суть, я знаю что делать, - проговорила улыбка, и подлетела стеклянному, светящемуся шару вплотную.
- Сделай, что-нибудь!!! – воскликнул шар, серое марево ожесточенно вибрировало, это чувствовал шар и улыбка. Шар вдруг подумал: «Вот-вот должно произойти что-то ужасное!»
Улыбка вдруг распахнулась, и своими клыками впилась в стеклянный светящийся шарик. Шарик треснул, и разлетелся по серому вареву мириадами звонких осколков, и все серое марево осыпалось лепестками роз, а по губам улыбки ползали, кучи хрустящих тараканов.
- Теперь ты знаешь свою суть, - сказала улыбка, довольно хрустя насекомыми, - всегда будет жертва, и всегда будет тот, кто эту жертву приносит.
- И всегда будет тот, кому эту самую жертву приносят, - завибрировало серое марево.

Торжество мгновения

«Однажды, только ты поверь,
маятник качнется в правильную сторону,
и времени больше не будет»
Е. Летов

Сегодня ночью обязательно произойдет некое волшебное действие, вот увидишь. Неужели? Я тебе обещаю. Ты же сам все прекрасно знаешь. Посмотри, как тени деревьев играют на потолке и на этих стенах. По-твоему это знак? Да. Ты слишком большое значение придаешь этому. Иначе и быть не может. Но ведь все это твое воображение. И что с того? Ведь рельсы тоже слепы, но они видели больше волшебства, чем кто-либо еще. Они пересекают миллиарды реальностей, и в каждом новом сантиметре надежды они призрачны, но все же они есть. Ха! Рельсы! Вот уж сказал. А что? Да рельсы. Сколько они параллельных взглядов ловили на себе? Взгляды отчаяния, взгляды завороженных, взгляды уныния, взгляды страха и обеспокоенности. Ну-ну. Вот только проблема в том, что они ко всему безразличны. Они просто наблюдают за нами. Со стороны. Со стороны бесконечности. Может быть ты и прав. Но вернемся к нашей ночи. Посмотри, как все окружающие напряжено и обеспокоено. Вот-вот должно что-то произойти. А тебе бы этого хотелось? Всякие изменения в нашем деле прекрасны сами по себе. Послушай. Замри. Не дыши. Ты слышишь? Ты слышишь, как перешептываются листья этого мертвого дерева, что за окном черной змеей извивается? Да, я слышу. Они боятся надвигающейся бури. Нет, не боятся. Чего им боятся, они же мертвы. Хуже с ними уже не будет. Мертвы? Какое странное слово. А что оно вообще значит? Откуда мы можем знать, что мы не мертвы? Я мыслю, следовательно, я существую – так, по-моему, еще Декарт говаривал, ну или кто-то из тех, кто обречен на бессмертие в памяти людей. А что существовать – значит жить? Ребята, хватит шуметь. Нам пора. Здесь ничего не произойдет. Все будет там, в поле. В поле? А почему в поле? Да потому что там цветы, и они. Главные лица. Ради них сегодня будет остановлено время и пространство. Ради них. Ну, неужели вы не чувствуете? Ну, да конечно. Пора.
- Посмотри, как светит луна, - сказал Андрей, показывая пальцем на круглый, ярко-желтый диск луны.
- Естественно и безлико, - безразлично ответила Марина.
- Да нет. Вовсе не безлико. Пойдем, я покажу тебе одно волшебное место. Тебе оно наверняка понравится. Я просто уверен в этом, - проговорил Андрей, сворачивая вправо с лесной тропинки, и углубляясь в темноту и в бесконечность, - держи меня за руку и иди за мной. Тут не далеко.
- Хорошо, - ответила Марина, взяла Андрея за руку, и пошла за ним в неизвестность.
Ты их видишь? Нет. И я нет. Наверное, еще в лесу. Наверное. Все равно без нас ничего не произойдет, так что для беспокойств нет повода. Действительно. А что это вы прицепились к этим рельсам? Не мы, а он. Поэзии ему, видите ли, захотелось. Не стоит так утрировать. Просто их бесконечность меня всегда завораживала. Есть в них что-то такое мистическое. Ха, мистическое. Ну конечно! В речке «Захлебке» тоже не мало мистического, особенно трехногих жаб. Вот уж где мистика, так это там. Ни какая это не мистика. Это отходы с завода «Красный металлург»! Ну ладно, хватит вам уже. Это ни к чему не приведет. Это точно. Впрочем, мне все равно до этих жаб, вот только есть я их больше не буду, а то мало ли что произойдет со мной, еще, не дай бог, захвораю. Это ты верно пометил, бог то точно не даст тебе захворать, дьявольское отродье, хо-хо. На себя посмотри! Ну ладно тебе, не обижайся. Да, успокоитесь вы оба, наконец, или нет. Все-все дорогуша, все нормально. Все молчим в тряпочку.
- Вот здесь действительно очень мистично пробивается сквозь ветви деревьев, лунный свет, - проговорила шепотом Марина, - а деревья стоят словно истуканы, свесив свои руки плетьми от безысходности. Лишь листья намекают на признаки жизни. И вообще, как-то здесь все мертво выглядит.
- Это естественно и сбалансировано. Если где-то есть жизнь, то и смерть должна быть обязательно. Таковы законы природы, - ухмыльнулся Андрей в темноту, осторожно ступая между деревьями черного леса, так, словно боялся спугнуть какую-то живность, словно лихой охотник, вышедший на охоту. Марина так же осторожно шла за ним, держа его за руку. В тишине они слышали свое дыхание, шепот листьев, да звуки жужжания насекомых. Кроме них в черном лесу не было ни души, и вся картина от этого казалось просто невероятной. Сквозь черные извивающиеся деревья, двигались два черных силуэта, с горящими от энтузиазма и лунного света глазами.
- А мы не заблудимся? – спросила настороженно Марина, и обернулась назад, чтобы удостовериться, что они здесь одни.
- Нет. Я этот лес знаю, как свои пять пальцев, - ответил Андрей, - я здесь в детстве каждое лето проводил. А в лесу со своим дедушкой каждый день собирал ягоды, и грибы, так что не волнуйся – домой всегда вернемся. Можешь положиться на меня.
- Я на это очень надеюсь. А далеко еще идти?
- Нет. Мы почти пришли. Еще пару минут, и мы будем на месте.
Я, кажется, их вижу. Я кажется тоже. А я, по-моему, их слышу. Они почти пришли уже на место. Надо поторопиться. Вечно ты куда-то торопишься, нельзя же так вечно торопить события. Все что должно произойти произойдет именно в тот момент, в который суждено. И ты не в праве это изменить. И вообще как это можно вечность поторопить? По-моему она недвижима. Я с ним согласен. Куда спешить? Это же так глупо и абстрактно, к тому же Ночь только началась. И уж поверь, без нас торжества не будет. Я понимаю, но все же мне не терпится. Я просто ненавижу ждать. Все ненавидят ждать, но и торопиться, тоже не стоит. Смысл нам торопиться? Тут как раз таки обратный эффект происходит. Чем дольше мы будем находиться в стадии выжидания, тем слаще и божественнее нам покажется момент истинный. Поверь мне на слово. Ладно, ладно. Но ведь, это не означает, что мы остановимся в пути, что бы перевести дух, или поболтать о каких-нибудь мелочах. Нет. Не значит. Ты же прекрасно знаешь, что мы должны быть там ровно в полночь, в самое загадочное время. И мы будем там. Но не минутой раньше, не минутой позже. А именно в полночь, и оставим уже это, а то того гляди, еще спугнем их. Да можете вы, наконец таки заткнуться, или нет? То один про рельсы свои чушь несет, то другому не терпится. Нет в вас ни капли рационализма. Вот уж тоже мне мистер рациональность! Хватит.
- Марина, посмотри сюда, - проговорил Андрей, подводя к себе Марину, и заворожено смотря в поле.
- Какая красота! Это невероятно. Такого ведь не бывает, - воскликнула она, глядя в поле. Поле было сплошь покрыто высокими цветами, которые при лунном свете переливались всеми цветами радуги. Марина взглянула на Андрея, его лицо пылало переливающимися яркими цветами, которые излучали цветы в поле, - пойдем же скорее туда.
- Конечно, - ответил Андрей, и они, взявшись за руки, побежали по полю, в самый центр источника этого необычайного света. Через несколько минут они стояли в поле, переливались цветами и ни как не могли отдышаться. Глядя на них, могло показаться, что они просто слеплены из этих цветов, и являются неотъемлемой частью всей картины. Но они в отличие от цветов дышали, и в воздух из их ртов вырывался пар.
Они на месте. Посмотри, как они сочетаются с цветами! Посмотри, как пар стелется над полем, усыпляя все вокруг. Ты только взгляни. Да вижу я все! Хватит уже верещать, в конце то концов.
- Андрюша, ты только вдохни запах этих цветов, - Марина сорвала один цветок, поднесла его к своему носу, и вдохнула запах цветка, и тут же от удовольствия зажмурила глаза, - такое ощущения, что в этом цветке, собраны все ароматы всех цветов на свете. Я чувствую розу и сирень, и еще бог знает что, но это такой приятный, сладкий и нежный запах, что аж захватывает дух, - Марина протянула цветок Андрею. Андрей взял цветок, поднес его к носу и вдохнул всеми легким, цветок же, казалось, пылал еще ярче, после того как его сорвала Марина, и они вдохнули его ароматы, - это действительно волшебное место. Я даже не знала, что такое скопление красок в одном месте существует. Ничего подобного я и представить себе не могла.
- Я же говорил, что тебе это понравится – ответил Андрей, запрокинув голову и вглядываясь в ночное небо. Казалось, что в этом мире остановилось – на небе не было ни облачка, лишь светила полная луна так, что казалось, будто на самом деле сейчас не ночь, а день, да мерцали звезды, и не было ни малейшего намека, на какое-либо движение.
- Да. Не зря я тебе поверила, - сказал Марина, подошла к Андрею, обняла его и страстно поцеловала его. Она заглянула в его глаза, и увидела мерцание звезд, и бесконечную любовь. Он отбросил цветок, и опрокинул её на спину на мягкие и нежные цветы.
- Марина, я тебя люблю, - проговорил он, с дрожью в голосе.
- Я тебя тоже люблю, - ответила Марина, и они слились в страстном поцелуе, на поле же цветы уже полыхали огнями, всех цветов.
Как же меня всегда завораживали такие моменты! Какая красота! Здесь просто все переполнено любовью, все пылает страстью, и скоро на все это опустится туман нежности и благоговения. Да, ради этого и стоит жить. Это точно, это тебе не рассуждать о значимости рельс в пустой комнате. Да, ладно тебе. Смотрите, они уже срывают с себя одежды, вот-вот они сольются воедино – вот он момент истины. Сейчас все и произойдет. Да будет их любовь бесконечной и страстной, как наши цветы. Андрей и Марина. Они обретут тут себя и свою любовь, и подарят полю новую жизнь. Полночь близится. Сейчас Время остановится. И будут только цветы, они и мы, те которые должны зарегистрировать и запечатлеть в памяти сие действо. Как жаль, что это видим только мы, для остальных это было бы хорошим уроком. Размножение в поле – хороший урок? Тьфу, вечно ты все опошлишь. А что здесь пошлого? Я просто констатирую факты. Да заткнитесь, вы оба! Что на вас сегодня нашло. Пора уже явить себя взору. Пик наслаждения уже близок. Сейчас она вскрикнет неистово от накатившего наслаждения, и мы явимся им откровением.
Крик пронесся громом над полем, и все цветы в поле зашелестели и заморгали ярко и неизбежно. Словно пели песнь о любви, и открывали Марине с Андреем свои ворота в мир наслаждения и блаженства. Они дарили им себя, свои сердца, кидали к ногам свои души. Марина с Андреем лежали, на мягкой простыне из ярко горящих цветов, и тяжело дышали, туман над ними начал рассеваться, и луна, казалось, светила только на них и улыбалась им.
- Какое красивое сегодня ночью небо, и луна действительно не безлика, как мне показалось в лесу, - сказала Марина, - просто там было очень мрачно. А луна, по-моему, и вовсе не улыбается.
- Да. Мне тоже так кажется, - ответил Андрей, разглядывая звездное небо, - Посмотри, что это за белые пятна в небе?
- Не знаю. Похоже на самолеты, или белых птиц. Они приближаются, - констатировала Марина, заворожено глядя на правильный треугольник из трех белых голубей, - так ведь будет всегда?
- Да теперь это навечно. Странно у меня часы остановились ровно в полночь, - сказал Андрей.
«Теперь это вечно. Вера, Надежда, Любовь» - подумала Марина, и залилась яркими красками умиления. Андрей повернулся на бок, и стал гладить рукой её живот. «Господи, как же она красива, в этих красках, как же я её люблю. Больше всего на свете. Боже не дай мне её потерять. Я готов отдать жизнь свою никчемную, лишь бы она была счастлива. Если бы у меня было неограниченное количества жизней, я бы все их прожил с ней», - молился Андрей.
Все наше дело сделано. Как же они божественны, жалко они это не осознают. А по-моему, они все поняли. Они постигли высшее откровение. Ну, пора. До скорых встреч, через тысячелетие. В тот же час, в том же месте. Туши огни. И времени больше не будет…