Вячеслав Колмыков

УТЕШЕНИЕ

- Ура! За Родину! За Сталина!
- Братцы!
- Ура!
- Через пень ее колоду!
- А-а! Не жильцы вы!
- Ура!
- Степан! Степан держись! Степка!
- Пресвятая Богородица, что делается!
- Дави их, мужики!
- А-а!
- Ура! А-а!
- Нет, нет Степка!
- Ура-а!
- Помоги Господи! Помоги, чтоб её!
- Ах, что такое движется там по реке! Белым дымом и блещет на солнце!
- Вставай страна огромная! Вставай на смертный бой!
- Ты подружка верная, встань в стороне!
- Степа! Степа!
- Вперед солдат!
- Степа! Ох!
- Вася! Вася!
Ох, Васька! Убили Ваську.
Где он?
Да что это со мной? Ноги. Где мои ноги?! А руки? Тоже не чувствую. Вася! Почему меня ни
кто не слышит? Вася вставай! Вася!
Странно - живой, здоровый, а встать не могу. Да поднимите же меня кто-нибудь! Сам дойду.
Вот умудрился! Даже рот открыть не могу.
Куда ранило-то? Где мои руки? Неужели все! Неужели умру?
Нет! Со мной все хорошо. Просто шок. Сейчас все пройдет. А если нет, сестрички
подберут. Да сестрички у нас молодцы, слона могут утащить! Нет, сколько раз цепляло -
ничего. И сейчас ничего. И все будет - ничего.
А наши дерутся. Залегли. Эх, Васька! Не добежали мы с тобой. Теперь лежим вот. Ничего!
Сейчас возьмут высоту и подберут нас с тобой сестренки. Потерпеть надо. А терпеть мы
умеем. Возможно, так же лежишь, как я, и думаешь.
Не может так, чтоб двоих сразу. Хотя нет, выживем! Вот только высоту возьмем. Возьмем!
Слышал бы мои мысли начальник штаба! Я знаю, он ко мне хорошо относится. Два раза руку
пожимал. Хороший офицер. Да, хороший. Добрый. А вот к ротному не привык. Ни кто еще не
привык. Через бой меняются. И что их так косит? Так вроде не плохой. За ним бежал, живой
должен быть. Молодец! Храбрый, хотя и с учебки. Молодой, но молодец! Жрет, правда, мало.
Делится со всеми, а по глазам видно - голодный. Уважаю таких. Продержался бы по больше.
Тихо что-то стало. Ну-ка? Нет. Пулеметы. Много пулеметов - три. Нет четыре.
Что такое? Почему назад? Зачем назад? Мужики! Братцы! Не бросайте нас! Не бросайте!
Куда вы? Там же Сталин! Там же
Не простая, значит, высота. Ну, ничего! Сейчас наши снова пойдут. Вот только раненых
подберут. Еще чуток Васька и все. Потерпи. Хорошо август! Если б в Великий пост, околели
бы. А в Рождество скольких отогреть не успели! Земля кровью пропитана, потом и порохом
согревается, а холодно. Матушку совсем истерзали фашисты проклятые!

Никогда еще так долго не валялся. Не умереть бы!
Хм, мысли поганые.
Не может быть, чтобы наши не пошли. Долго что-то.
Сколько здесь таких как я? Много. Всегда много. Вон стонут. А Вася молчит что-то.
Сказал бы что. Поговорили б. Жалко голову не могу повернуть. Поглядел бы, где он.
А небо почти чистое. Только одно облачко. Белое. Белое-белое. Будто и нет войны вовсе.
Сейчас бы домой - в деревню, на часок. Бывалыча плюхнешься в солому после харчей матушки
- красота! Раньше мало думал об этом: все о плане, о сумерках с гармошкой, да деток
малых. Воспитывать надо. Вовка-малец сейчас, наверное, опять брюкву у мамки просит.
Шалопай! Ничего еще в жизни не видел. Бывало, спросишь у него, чего сынок хочешь? А он,
брюкву хочу, говорит. Она сладкая! Папа дай брюкву!
Ничего, вот война кончится, свожу его в город на карусели. Мороженое куплю, тянучку,
конфеты запасу. Чего в этой брюкве толку? Только что вяжет, да в грязи барахтаться
можно.
Старшая, Анечка, школу скоро закончит. Красавица! Замуж выдать надо. Обязательно за
деревенского. Насмотрелся я на городских. Петухи! Хотя толковые парни есть, работящие,
из рабочих.
Верка с Петькой погодки - бездельники! Вовка и то посерьезней будет. А эти двое -
пасекухи, как их теща называет. Оболтусы. Зато добрые, не жадные, но ленивые. Все равно
- приду с войны, обниму их всех крепко- крепко, так и не выпущу, пока руки не отекут.
Глаза у Петьки большие, как у меня. Нос дедова - острый. Только в кого он такой
лопоухий? В прабабку, царство ей небесное, что ли? Еще та карга была! Везде свой нос
совала. А запомнились тока уши. Её за глаза и называли - ушастая. Моя ей все не
нравилась. Все "красолдой" обзывала, "звездой".
Нет, Сонечка моя, что не наесть, красавица, звездочка! Ах, уткнуться бы сейчас ей в
грудь! Мяконько, хорошо! В печи шкварки утрешние, простокваша на столе. Хлебушек, так,
макаешь в противень, обсасываешь. А моя волосы мне перебирает и смотрит. Устало смотрит:
ночью колики у мальца были - не выспалась. Корова еще кровь пьет - давать мало стала. А
так ничего, жить можно. Только, вот, худо им без меня нынче. Всем худо.
Да, немец не дойдет до нас и то хорошо. Вот когда порадуешься, что несправедливость
стариков за Урал сослала. Бог видит. Он все видит. Вот политрук не видит об чем сейчас
думаю, Господа Бога вспоминаю! Прорва!

Ну что ж братцы-то не наступают! Где этот политрук? Что-то я не видел его среди штыков.
Хоть бы его убило, прости Господи! Скольких уже в штрафной отправил, а сам в окопах
отсиживается. А как же тут не сдуришь?! Все через пень колоду! Винтовка на полтора
человека! Нынче молоденьких много приходит и почти все падают. Ох, падают! Это ж,
сколько надо народу положить на глазах у всех, чтобы поумнеть.
От страха падают. Смелые тоже падают. Но тех заметно, а этих жалко. Вот и я упал. Но я
встану и снова побегу. Вот только б очухаться. Вот только б дотерпеть, дождаться.
Небо совсем чистое стало. Ни одной птички! Темнеет.
Темнеет?
Сколько же я здесь отдыхаю?! Где все? С поля подбирать пора.
Наверное, немец еще не выбит. Смеркнется - сестренки поползут. Подождать придется
темноты. Сейчас быстро Солнце спать уходит. Видимо, тошно ему смотреть на нас
человечков. С высоты мы крохотные, как мураши. Так и спалило бы заживо, да зачем? Сами
друг друга перебьем.
Но кто-то должен остаться! Дети наши, старики, вдовы. Ох, сколько вдов будет! Горя-то
сколько! Насмотрелся на десять жизней. Страшно подумать, сколько в день . Что в день? За
бой погибают! А если еще и немцев посчитать. И у них семьи, дома. Тоже вдовы, дети,
старики.
Вдовы. А что ж с моей станет? Вот умру, что будет?
Не могу представить ее за другим. Другой будет детей моих на ногах качать,
подзатыльники раздавать, покрывало поправлять, Соньку ласкать Софью не трогай! Будь ты
хоть трижды "отважный"! Это моя семья. Обязательно вернусь!
Совсем темнеет.
Хорошо! Скоро.
Васька держись. Ты должен держаться. У тебя тоже семья, хоть и не путевая. Жалко мне
его - городской. Все они там дурные какие-то. Сам "на лево" ходил - как и надо, а как
она с работы опоздала - избил. Так и ушел на фронт с чувствами. Тут такое дело, а они
как дети. А детей-то у него и нет. Жалко его. Она ему не одного письма не отправила.
Тоже паскуда. Могла бы мужика простить. А он тоскует, очень тоскует. Когда про нее
рассказывает, аж плачет. Я так даже думать красиво про свою Софью не умею!
А если он помер?
И ничего не измениться. Ничего она не узнает, как он ее любил. Все так и останется - в
памяти злость и обида. Ну, у него-то злоба прошла. А она? Ой, как ей тяжело будет! Я
знаю. Знаю, потому что, когда Федька Семкин с "финской" не вернулся, Галина его каждый
прыщ вспомнила, родинку, словно по переводке, перерисовывала. Как-то раз дело до того
дошло, что подражать его голосу начала. Похоже. Так любила его, хотя жили, как кошка с
собакой. Редко вместе их видели, жили неделями у стариков своих, без деток. Так и ушел
он не попрощавшись. А Федька хороший был, пил только много.
Васька не пьет - курит. Ко мне, вот только, холера эта не привыкнет. Глядишь, легче
воевать было б! Ну не лезет и все! На мужиков посмотришь - жить без нее не могут.
Видать, помогает хорошо. Сейчас бы попробовал. Все равно помираю.
Помираю. Стемнело уже, а ни кто не знает, что помираю. Мог бы - приполз. Похоронили уж
меня, недосчитались.
Что это там?
Сестренки! Сестренки сюда! Ваську, Ваську заберите, потом меня! Я подожду. Ну и слава
Богу! Ползет родимая. Кто ж это? Катька! Она всегда больше всех вытаскивает. Хорошая
девчонка, глупая только. В мирное не нагулялась, теперь со всеми дружит. Говорит, от
жалости. Мужика-то нет своего, вот и жалеет всех. Все равно она хорошая. Скольких от
смерти спасла и меня вытянет, и Ваську. Но сначала его - ему хуже. Уж подожду.
Но куда она? Катька! Мы здесь! Сестренка! Здесь! Паразитка, мало тебя
Господи! А я ведь тоже к ней лип. Прости Господи, что сейчас каюсь. И к
Маринке-молочнице в деревне заглядывал. Прости уж, не без греха я, не без греха.
Видимо, правильно меня Бог учит, никого не упустит. Накопилось грехов у нас, вот и учит
миллионы. Все под ним ходим, всех наказывает, все согрешили. Ну и правильно! Не может он
иначе. И мы не можем. Бедные бабы - и в спокойное, и в войну их так и эдак! Но без нас
тоже нельзя.
А может и можно. Войн не было б, Ворошилова, Сталина, Владимира Ильича. "За Царя, за
Сталина!" - за баб наших надо, детишек!
Паскуды!

Да где ж Катька-то?! Почему тихо?
Нельзя, чтобы здоровый мужик вот так валялся и подыхал здесь! Нельзя бросать бойцов на
поле и ждать, когда они сами приползут и скажут - вот мы, лечите нас, выколупывайте из
наших тел пули и осколки! Нельзя плодить безотцовщину и делать из наших хозяек вдов. Как
можно!

Страшно мне. Никогда темноты не боялся. Никогда так долго среди трупов не лежал. А
сколько еще придется!
Боже! Катька кого-то тащит. Почему ко мне не подползет? Я живой. Я еще живой! Ты же
вернешься?! Вернешься?!
Если бы я умел посылать мысли на расстояния, такую бы фигу показал и прямо тебе в нос!
На, вот, запомни - больше не подойду!
Вернется. Куда она денется! Вот только холодно, что-то стало. Неужели ноги чувствовать
начал!?
Плохи дела. Бабка говорила, смерть через ноги приходит. Это не холод, а смерть ко мне
подкрадывается. Медленно, как змея. Ну, уж нет!
Сестра! Сестра!
Сам себя не слышу.
Сестра!
Что же это Господи! Так и помру падальщикам на забаву? Так и все три дня пролежу -
отпеть некому!

Политрук отпоет! Ха-ха! Политрук с кадилом! Ха! Слышит меня кто-нибудь, нет? Политрук в
рясе! Ха-ха! Лежим мы с вами братцы, руки как положено, ноги вместе, подбородок
"смирно", а он по рядам ходит, молитвы читает
О, Господи! Прости меня! С ума схожу. А так достойно умереть хотел. Чтоб раз и сразу -
без святотатства. Без соплей вот этих вот.
Господи, ну почему Ты так не справедлив? Вот, только новые сапоги справил. Старые
совсем прохудились. Да, с мертвого стянул! И что с того? Я может, не могу уже на одних
мозолях ходить! Иногда и копытам подковы нужны. Кузнеца б на Тебя нашего!
Нет, я ничего против Тебя не имею, но раз уж Ты единственный мой слушатель, прости.
А кузнец наш - Герасим, совсем как у Тургенева, только еще немного говорить мог.
Здоровый кабан! Кузнецы, знаешь, все такие. В смысле - здоровые. Так вот, ему сам черт
не страшен был. Бывалыча спихнет нашего батюшку с крыльца, не заметит и даже не
извинится. Тот ему, - Ты бы хоть руку подал Герасимушка! Кузнец в ответ, - Бог подаст!
Представляешь!?
Ой, прости! Занесло меня. Это от отчаянья.
Вот Ты говоришь, это самый большой грех. А что делать, если оно появляется? Может мне
еще сплясать от радости! Давай, подними меня на ноги. Я пойду и перестреляю всех
фашистов! Глядишь, умру достойно, а не так, как калека какой-то.
Оп, слезы что ли? Смотри-ка, я еще реветь могу. Хоть что-то работает.
Ты прости меня Господи. Не хочу я никого обижать. Ни Тебя, ни других. И черта я зря
вспомнил. Ты прости. Я много кого обидел. Взять отца моего: напился он однажды, сильно
мать побил. Так я его в баньке запер, мальцом еще, и "черную" ему сделал. Насилу
откачали. А еще, когда вырос, несколько раз с крыльца пускал, старика уже. Не имел ни
какого уважения к старшим, хоть и пьяницам. Хотел бы я у него сейчас прощенья попросить.
Бать, если слышишь, прости меня дурака! Хотя ты и не прав был, я не должен был так
поступать. И Тонька пусть простит. Обрюхатил я ее еще до Соньки. Бросил. Не по душе она
мне стала.
Ой, скольким я людям добрым бед принес! Если подумать, я сам Сатана и гореть мне в аду,
прости Господи.
И что ж я мог переделать, скольких слез избежать! Судьба, видно, такая выпала - перед
смертью прозреть. Поздно.
Поздно, батюшка, поздно.
А Базая за что обидел вчера? Ну и что, что он мне во фляжку вместо воды спирту
подсунул? Знал - не пью. Я ему ножичком-то трофейным ноготь на пальце и оттяпал. Это я
еще по-божески. Дед мой Апанас таким проказникам по фалангам отрубал. Главное, чтобы они
после этого работать могли. А Базаю я правую руку не трогал. Только потом узнал, что он
левша.
Нельзя так было. В двадцатом веке живем. Он теперь со мной не разговаривает. Боится -
язык отрежу. А так он шубутной, с такими весело.
Иди Базай, забирай мои ногти! У меня их для тебя теперь сколько хош! Правда, синие уже
все, обломанные. На память забирай!

Хорошо сейчас в землянке. Истории всякие рассказывают. Это те языком чешут, у кого от
бомб уши болят да зубы ноют. Остальные спят в повал. А я люблю слушать. Засыпать под них
хорошо. Поначалу тоже любил это дело, перестал. Называть меня стали почему-то "Морзе".
Митька один раз проговорился. Говорит, долбишь одно да потому, повторяешься - взять в
толк невозможно. Хотел прояснить, но так и не выпутал у него больше ничего, только, что
неинтересно меня слушать. Я знаю, что Тургенев из меня никакой и речи красивые не знаю.
Я работать привык. Вот только, почему "Морзе"?
А, хай с ними! Сам с собой теперь говорю. Прости Господи, и с Тобой тоже.
Ничего, что я на "Ты"? Вот интересно, с Батюшкой все на "Вы", а с Тобой по-простецки!
От чего так? Может потому, что Тебя ни кто еще не видел? А увидим, на "Вы" станем
называть? Если я Тебя увижу сегодня - не смогу. Хоть убей! Не буду и все! Я такого
навидался, что у меня к Тебе много вопросов будет. Хочешь один? Ладно.
Скажи, почему, когда наши коровы в деревенском стаде паслись, а у нас их две было, и
волки напали, то только их порезали? А? Почему наших? И сразу две? Конечно, Ты можешь
сказать, что если бы Тимка пастух вовремя не отпугнул их, еще б штук десять завалили. Но
почему наших? После этого знаешь, сколько наша семья хапнула! Горя-то сколько! С голоду
нам батька, конечно, не дал опухнуть, но от такой несправедливости я долго Тебя помнил.
Ты уж прости, но у меня это будет первый вопрос. А еще много есть. К примеру, война.
Вот у каждого народа свой Бог. Некоторые считают он один на всех. Но я думаю, первые
правы. Только почему Ты у нас, у русских, такой непутевый? Что ни век, то война и не
одна. Не понимаю Тебя. Как такое допускаешь? Сколько горя нам это приносит! Или их Бог
сильнее? Вот умру сейчас, что будет с моей семьей? Молчишь? То-та! А остальные. Ты о них
подумал? Если бы весь остальной мир замолчал, то у нас бы с Тобой уши лопнули от крика и
плача вдов и детей.
Что я с Тобой разговариваю!
О чем я вообще говорю!
И зачем?
Может, я уже умер?
У меня ни чего не болит. Мне вообще не больно. Сколько я еще здесь проторчу? Передо
мной сплошная чернота. Звезд не видно. Ослеп. Оглох. Язык не работает. Одна голова
осталась.
Куда меня ранило? Наверное, в спину, в позвоночник. Иначе

- Вперед! За Родину!
- Ура! Ура!
- Не отставать братцы! За наших братьев, за наших сестер, матерей и сынов наших!
Очистим землю от фашисткой нечисти! Вперед!
Ротный наш орет! Я слышу! Красиво орет!
Слышу.
Но что со мной? Кружится все, летит куда-то.
Хорошо как! Никогда еще не было так хорошо! Такое было только в детстве, когда
придуривались: набирали в легкие воздух, становились к стене, а напарник вставал в
стойку и сдавливал руками грудь на столько, сколько можно было вытерпеть. Через
некоторое время появлялась слабость в ногах, голова кружилась, в глазах рябь и полное
блаженство - утешение всей жизни, такой еще короткой, но уже осознанной.
Да я умею рассуждать. Я читал Тургенева. Я люблю этого писателя. И я не деревенщина,
как и он. Сейчас я тоже в полном сознании. Мне хорошо. Ко мне пришло утешение. Утешение
жизни - перед Богом, Родиной, собой. Ни о чем не жалею, ни кого не виню, даже немцев. Я
слышал их стоны. Они похожи на те, что издают наши мужики, умирая в окопах и на поле со
своими товарищами; на операционном столе без спирта, лишаясь конечностей; на руках у
сестры-санитарки, вытаскивающей нас из воронок. Все это я слышал и ни когда не забуду.
Унесу это с собой в могилу. Лишь бы придали земле как положено. Лишь бы не забыли о нас,
обо мне. Сейчас мне страшно только за то, что останусь в забвении. Что не вспомнит
младший сын, как папка спозаранок в трусах искал ему брюкву, а Соня только раз в год
будет ставить свечку за упокой в часовенке с неделю после Пасхи
Господи, у них даже нет моей фотокарточки!
Пусть. Народ будет помнить.
Пусть как хорошо Господи! Нет, политрук тут не причем А Базаю я ноготь с дуру отрезал

- Смотри Семен - Степан!
- Где? Ох, Святая Богородица! Помер. Как спичку переломило. Мучился, небось. Еще
теплый. Все равно ему не жить было. Ну да ладно, по всем плакать - слез не хватит.
Василий тоже в лазарете отошел. Они с одного района были, хоть и не встречались до
войны. А стали как братья.
- Я думал, они и есть братья.
- Сейчас, брат, мы все родственники. Одну кровь проливаем - русскую. И земля нам роднее
стала. Связаны мы теперь с ней кровными узами, не оторвешь.

Май 2005 г.