сборник свободных авторов

 

Главная

Архивы
Рецензии
Иллюстрации
Авторский договор
Редакция
 

Нина Большакова

Танцуй, папа!

– Смотри, Женька, чего мне папа купил! – и Мона подняла ногу прямо к Женькиным глазам.
– Новые башмачки, синие, и со шнурками!
– Да ты шнурки-то не умеешь завязывать, будешь все время наступать и падать, - сказал Женька.
– Да ладно тебе, это ты от зависти, не страдай, твой отец приедет и привезет тебе тоже подарки, - Мона завязала шнурки на бантик и запрыгала, заплясала от удовольствия.
– Когда он еще приедет, - заныл Женька.
– Скоро-скоро, вот увидишь, и привезет тебе целый чемодан всяких подарков! – ликовала Мона, - а падать я так и так падаю, от шнурков это не зависит!
– Бабка говорит, он только песни зевать умеет, а денег не зарабатывает, у него не на што мне подарки покупать, - продолжал ныть Женька.
– А мама говорит, что это не правда, дядя Миша хороший, просто его из армии выгнали и он ищет место, а как найдет хорошее место, так и будут тебе подарки, вот увидишь! – смеялась и плясала Мона.
Ах, какие замечательные башмачки, так и несут, так и пляшут, носочки круглые, а шнурки шелковые, и три дырочки на маленьких ушках, и легкие, ну просто ничего не весят! Кому бы их показать? Мона выбежала-выплясала в зал. Там за печкой на узкой железной кровати лежал – спал дед. Мона подскочила, начала его тормошить:
– Дед, гляди, чего мне папа купил! Да проснись, хватит спать, так и царствие небесное проспать можно!
– Не повторяй за бабкой ерунду всякую, азбуку не выучишь никак, мать вчера жаловалась, а чего не надо так репетуешь, - дед ворчал и кряхтел, и просыпался, и спускал ноги с кровати, и гладил Мону корявой рукой по голове.
– Ну покажь, чего он тебе купил. –Мона подскочила и сунула ногу деду под нос. – Да полегче ты, последние зубы вынесешь, от деточки! А чего, хорошие башмаки, крепкие и на шнурках, носи на здоровье. Оно, конешное дело, ботинки-то лучше бы, да и эти хороши.
– Да ну, ботинки, скажешь тоже! Гляди, дед, как они пляшут, - крутилась и плясала Мона, - ну сами собой, как Емелина печка! Завтра в сад пойду, так обую, пускай все видят!
– У матери спроси, сама не командуй, - ворчал дед, но Мона не слушала.
Она торопилась во двор, показать обновку соседям, Тамаре-татарке и Таньке Кошельковой. С высоты крыльца было видно Тамарин дом и крыльцо, двор и сад. Тамары нигде не видать, но дверь на крыльце открыта, значит дома. Мона пролезла через дырку в заборе и побежала в дом.
Крыльцо было высокое и очень крутое, но Мона даже не заметила, как влетела в сени и открыла дверь в жилое. Зал у Тамары был большой и светлый, в нише у стены направо лежали стопой ватные одеяла, рядом - подушки горой. На чистом выскобленном полу лежали широкие домотканые дорожки в полоску, и стояли деревянные лавки, а больше никакой мебели у Тамарки в зале и не было.
– Просторно живут, - в который раз подумала Мона, - а где же Тамарка?
– А знаю где, вон она в спальне смеется. Пойти, что-ли, или ладно уж?
Бежать что-то уже не бежалось, но Мона все-таки подошла к спальне и заглянула за занавеску. Полог был открыт и ей увиделась гора каких-то тряпок на пышной Тамаркиной постели, заваленной подушками в разноцветных ситцевых наволочках. Но тут гора завозилась и засмеялась и всплеснулa голыми белыми руками и стало видна Тамаркина голова, торчащая из подушек, а больше от Тамарки ничего видно не было. Это потому, что на ней лежал какой-то незнакомый Моне мужик, не Тамаркин злющий муж, а совсем другой веселый дядька. Он лежал в постели одетый и даже в сапогах, но чистюха Тамарка почему-то совсем на него не сердилась, а совсем даже весело смеялась. Мону они не видели и хихикали и барахтались в пестрых перинах и подушках, как маленькие.
– Вот дура Тамарка, - подумала Мона, - взрослые барахтаются в постели ночью, когда дети притворяются, что спят, а она все перепутала. И дядьку этого я не знаю, а он в сапогах в постель залез. Не буду показывать ей мои чудесные башмачки, ну ее ко псам, - и Мона развернулась, вышла во двор и села на колоду, переживать.
Однако долго переживать не получилось, потому что дул легкий ветерок, и на деревьях шелестели новенькие, недавно вылупившиеся листочки, и майские жуки летали с ветки на ветку, и башмачки не хотели сидеть на месте. Им хотелось прыгать и плясать и вообще показываться.
– Пойду-ка я к Таньке Кошельковой, - решила Мона, - и башмачки побежали вперед ее, и запрыгали, и заплясали, и зарадовались обратно. Ах, какие замечательные это были башмачки!
Мона вышла с Тамаркиного двора на улицу и пошла направо, мимо своего старого дома к новенькому кошельковскому.
Танькин дом был высокий, с полуподвалом, обшитый новенькой дранкой. Во дворе и ступить было негде, все свободное пространство занимали ровные посадки крыжовника и помидор и еще чего-то, чего Мона не знала как называется. Идти надо было по узким дорожкам и очень аккуратно, никак нельзя было оступиться и попасть на грядку. Танька сидела на ступеньке лестнице, ведущей на крышу сарая. На коленях у нее лежал маленький белый кролик, такой хорошенький! У Кошельковых было много кроликов, и иногда Танька давала Моне погладить кого-нибудь из них. Кролики были такие мягонькие, такие славные, так смотрели маленькими глазками на Мону, что хотелось их всех забрать от Таньки и отпустить гулять!
– Что это ты, Танька, делаешь?- спросила Мона.
– Не видишь, што ли? Кролика щиплю! – ответила Танька.
– Как это щипаешь, зачем? Ему же больно! Сейчас же перестань, - рассердилась Мона.
– Счас, разбежалась! Дура ты, Мона. Кролик этот пуховый, я его вычесываю, а потом пух выщипываю. Наберу много пуха, мать мне кофту свяжет, пуховую, поняла! Ничего ему не больно, на то он и кролик. А чего это ты у Тамарки-татарки во дворе скакала? , - говорила Танька, и продолжала щипать кролика. Кролик сидел у Таньки в коленях так тихо, как не живой, даже глаза закрыл.
– Мне папа купил новые башмачки, вот смотри, - печально сказала Мона и выставила правую ногу вперед.
– А, понятно, то-то ты скакала как чокнутая. Мать говорит, у вас у образованных, не поймешь, то ли вы Семеновну пляшете, то ли Семь-Сорок.
Подумаешь, башмаки! Мать продаст шкурки и купит мне все новое, и ботинки, и платье, и шапку на зиму, все, поняла?!
– Какие шкурки? – спросила Мона.
– Да вон же, на сарае на распялках сушатся навыворот, кролячьи, не видишь, что ли? – и Танька продолжала щипать кролика. Мона посмотрела – на крыше сарая на деревянных крестовинах стояли как-будто смятые желтоватые картонки с красно-бурыми подтеками.
– Как это – кроличьи? А как же кролики? – ужаснулась Мона.
– А кроликов мать каких на базар снесла, а каких засолила и в погреб на лед положила, будет мясо на зиму, - и Танька продолжала щипать кролика.
– Так вы что, их всех убили? – тихо, шепотом спросила Мона.
– А чего их там убивать-то? Головой об колоду и всех делов! А чего на них, смотреть, на то они и кролики, - и Танька слезла с лестницы и сунула кролика в клетку, и засунула пух в холщовый мешок. Кролик посидел, открыл глаза и посмотрел на Мону.
– Я пойду, Танька, мне домой надо, - и Мона развернулась и пошла прочь с кошельковского двора, Танька что-то еще говорила ей вслед, но Мона не слушала, надо было поскорей уйти, а дорожки были такие узкие и нельзя было оступиться.
На улице по песку идти было трудно, но все же уже полегче. Дома никого не было, только в зале у окна стоял папа и смотрел на улицу. Мона подошла к папе и молча прижалась к его ноге.
– Чего ты, Мона, - спросил папа и погладил ее по голове, - Что-то случилось?
По радио играла красивая музыка, под нее можно бы было танцевать, но Мона не знала как.
– Что это играют, папа? – спросила Мона.
– Это вальс, Мона, такой танец, очень красивый, - ответил папа.
– Папа, научи меня танцевать вальс, - попросила Мона и взяла отца за руку.
- Вальс – это очень легко, ты сразу научишься, - сказал папа, и наклонился, и поднял Мону на руки. Он посадил Мону на правую руку, и она положила левую руку ему на правое плечо, и он взял ее левой рукой за правую руку и отставил соединенные руки в сторону и вверх, и начал скользить по полу и кружиться под музыку.
– И раз, и два, и три шага вперед, правая нога вперед, левая за ней, и раз и два и три, поворот, - приговаривал папа, и двигался по комнате вместе с музыкой, и Мона двигалась вместе с ними, - спину надо держать прямо и смотреть в глаза партнеру, и раз, и два, и три, поворот!
Мона смотрела папе в глаза и танцевала, и его легкие светлые волосы, зачесанные назад, спадали на лоб с высокими залысинами, и они прямо держали спины, и смеялись, смеялись!
– Знаешь, папа, я не ем кроликов, - сказала Мона.
– И не надо, - сказал папа, - о чем это ты? Давай танцевать!
– Давай, - сказала Мона. – Танцуй, папа!

 

Истории Черной Леи

 

...В стороне от идей добра и зла
есть поле. Я встречу тебя там.
Джеладдин Руми, 1275

Нугзари


- Так вот, - сказала Черная Лея, - был у меня один итальянец.
Подружки устроились в креслах вокруг кофейного стола. Кафе было уютное: стены обиты деревом медового оттенка, мебель кожаная, мягкая, цвета бельгийского шоколада. Желтые стеклянные грушеобразные светильники свисали над столами на длинных шнурах. Пахло хорошим свежемолотым кофе и пряностями, в витрине стойки на маленьких тарелочках, покрытых кружевными салфетками, лежали крошечные итальянские пирожные. За стойкой улыбался высокий черный кофейщик в длинном зеленом фартуке поверх коричневой униформы, разливал горячий шоколад по белым фарфоровым чашечкам, стоящим на серебрянном подносе. Вот он наполнил все чашечки и подошел к подружкам.
- Желаете ли каких-нибудь пирожных? - спросил он, расставляя чашечки по столу.
- Я бы хотела маленькую тарталетку с малиной и взбитыми сливками, - сказала Толстая Грета.
- Мне, пожалуйста, тоже самое, - обрадовалась Длинная Зина. Она всегда радовалась, когда кто-то делал за нее выбор.
- Я ничего не буду, я на диете, - гордо сказала Красивая Маша и села прямо, расправив свои шикарные плечи.
- А я буду, мне эклер принесите, или даже два, - худенькая Черная Лея откинулась на спинку кресла. Она сделала глоток шоколада, облизала тонкие губы длинным, как у змеи, языком, и сказала:
- Станете Вы меня слушать или нет? Так вот, был у меня один итальянец...
За окном тихо шевелилось море на полуденном солнце, холодные брызги прибоя взлетали вверх и опадали веером вниз, в серебристый зимний песок, а здесь, в кафе, было тепло.
- Интересно, а как теперь в Италии, тоже зима? - спросила Длинная Зина. - Какого цвета там песок на пляже зимой? Хотя мне говорили, что Средиземное море теперь замерзает в январе, и там снег, и они ходят на лыжах в Грецию...
- Ну что ты несешь, подумай сама, ну какая Греция, какие лыжи?! Мой итальянец и не знает, где она, эта Италия, и куда они там ходят на лыжах. Он родился в Городе на Церковной улице и говорит на уличном жаргоне. Он даже гетто не может говорить, - рассердилась Черная Лея. - Долго вы будете меня перебивать?
- Ладно, девки, ша все разом, - скомандовала Тостая Грета. - Пусть Лея расскажет. Давай, Лея, выкладывай, где ты его подцепила?
- Вот именно что - где, - заторопилась Черная Лея, - я тогда работала в видеосалоне по выходным, фильмы выдавала. Хозяева решили, что черная работница за стойкой - это круто в ирландском районе, ну и наняли меня за пятерку в час. А я всего пару месяцев как приехала из своей Данзании, по-английски еще не очень, понимаю лучше, чем говорю, а понимаю половину примерно из того, что слышу.
Ну вот, стою я за стойкой, всем улыбаюсь. Там система была номерная, на каждой кассете свой номер. Кассеты у меня за стойкой на стеллажах стоят, а в зале для клиентов - только коробочки пустые, с картинками и номерами по торцу. Клиенты мне номер говорят, я должна быстро найти и подать, зарегистрировать, деньги получить или в долг записать, на карточку. Если не понимаю, чего хотят, прошу на бумажке номер написать. Некоторые сердятся, ругаются, что за чучело поставили, а другие ничего, добрые, улыбнутся и напишут номерок, а я уж пулей по стеллажам, быстренько найду и подам с поклоном, ну они и довольны.
Время идет, клиенты ко мне попривыкли, я - к ним. Стали разговаривать со мной, некоторые даже мне уроки делать помогали, по-английскому, я на курсы пошла, на бухгалтера решила выучиться. Образовался у меня воскресный клуб из постоянных клиентов: придут, фильмы возьмут, а уходить не торопятся. Облокотятся на стойку и давай болтать со мной, и между собой, а то и подежурят за меня, пока я в соседнюю пиццерию сбегаю.
Люди разные ходили. Была пожилая пара, он белый, а она черная, еще черней меня. Очень дружные были, никогда по одному не приходили. Было человек пять русских мужчин, одинокие, видно, и не очень-то удачливые, грустные какие-то, уставшие, совсем невеселые. Ходил один старик-итальянец по субботам, тот брал две порнушки, всегда одни и те же, а если их на месте не оказывалось, он расстраивался сильно. Так я стала эти порнушки для него приберегать. Он придет к открытию, я в полдень открывалась, возьмет одну порнушку и пропадет часа на три. Потом принесет ее обратно и возьмет вторую, и часа через три, смотришь, несет сдавать. Любил их очень, но по отдельности, не хотел, чтобы они встречались.
Совсем даже не запрещены порнушки, смотри сколько хочешь, если тебе двадцать один уже исполнилось. У нас в салоне была специальная комнатка для порнушек, за занавеской, некоторые мужики там часами сидели, картинки рассматривали на коробочках. Вот женщины никогда там не засиживались, как-то у нас все иначе устроено, мужикам труднее.

Нугзари

Нугзари был русский, но какой-то неправильный, не такой. Другие русские его не любили, говорили, что он бандит. Да он и сам их не любил и говорил, что никакой он не русский, а просто русские захватили его страну много лет назад и заставили всех выучить их язык, потому как сами другие языки учить не хотели.
- Моя страна - совсем маленькая, лежит в горах под русским пузом, - говорил Нугзари, - они на нас навалились и нефть сосут, и пока у нас нефть есть, они нас не отпустят. А как нефть кончится, мы им не надо станем, и они дадут нам вольную. Да только нефти той много, и никак она не кончается, и нет нам от них покоя.
Он приходил каждое воскресенье, всегда один, высокий, поджарый, как гончая собака, темноволосый, слегка небритый. Сначала подходил к стойке, здоровался со мной и с завсегдатаями, потом отходил к стенду с новинками, изучал их внимательно, затем обходил стеллажи со старыми фильмами. Порнушками он не интересовался, даже в комнату эту специальную не заходил. Выбрав несколько фильмов, с коробочками в руках подходил к моей стойке. Получив фильмы, всегда платил сразу и аккуратно ставил коробочки на место.
Я любила смотреть, как он двигается между стеллажами, проходит по салону от входной двери до стойки и обратно. Он вел свое тело, как гонщик формулы-один свою машину - стремительно и точно, сплошные кривые без углов, плавно переходящие одна в другую. Вот остановился у стеллажа, взгляд скользит по названиям, заинтересовался чем-то; уголки губ приподнялись в легкой улыбке, рука согнулась в локте, длинные пальцы взяли коробку, повернули, отложили в сторону. Знаете, как мужики обычно: весь перекосится, сопит, в носу ковыряет, в паху чешет, руки и ноги треплются в разные стороны. Нугзари был само динамическое совершенство. Я думаю, он и стрелял так же точно и красиво, как ходил - никогда не промахивался. Со мной он обычно перебрасывался парой-другой безразличных фраз, коротко улыбался и стремительно уходил, обтекая на ходу людей, детские коляски, стеллажи.
Так продолжалось несколько месяцев.
Как-то воскресным вечером, уже после десяти, я закрыла салон, заперла входную дверь, опустила засов, погасила свет, только за стойкой оставила лампу, и стала считать кассу. Обычно я подсчитывала выручку, забирала свою зарплату, записывала все в журнал, а деньги прятала в коробке за стеллажом. Хозяин на другой день приходил, проверял журнал и забирал выручку. Так у нас было заведено.
Тишина в тот вечер упала такая, что слышно было, как листья шуршат на тротуаре под легким вечерним бризом. Я закончила считать, сложила деньги в стопку и протянула руку за резинкой - перетянуть. Поднимаю глаза - передо мной стоит Нугзари. Стоит молча, блестит глазами, руки вниз свободно свисают, а сам весь как взведенное ружье - сейчас выстрелит.
- Как ты вошел, я ничего не слышала, - говорю ему, а душа моя в пятки упала и лежит там себе не поднимается. Испугалась я очень, но знаю - нельзя страх показывать.
- Ты оставила дверь открытой, вот я и вошел, - отвечает Нугзари. - Я не знал, что ты здесь.
- Как же не знал, когда я вся на виду, за стойкой стою, - говорю я и смотрю ему прямо в глаза, а у самой от страха зубы сводит, как-будто я ледяную воду пью из железного ковша.
- Это верно, - говорит Нугзари, - ты и правда вся на виду.
Он протягивает руку и гладит меня по голове, проводит ребром ладони по овалу лица до подбородка. Рука у него на удивление теплая и мягкая.
- Не бойся, я ничего тебе не сделаю, - говорит Нугзари. - Я сейчас уйду.
- Больше так не делай, - говорю я, - не приходи так незаметно, я могу испугаться.
- Не приду, - говорит Нугзари. - Прощай, душа моя Лея.
Он поворачивается и медленно уходит, останавливается перед выходом и говорит:
- Скажи хозяину, чтобы сменил замок. - Он открывает входную дверь, выходит и тихо прикрывает дверь за собой. Замок щелкает, запираясь. И опять тишина, слышно, как листья шуршат по асфальту.

* * *

Черная Лея замолчала, помешивая остывший шоколад маленькой ложечкой на длинном черенке. Подружки переглянулись, потом Красивая Маша осторожно сказала:
- А дальше? Что было дальше?
- Дальше - все. Ничего больше не было. Я никогда его больше не видела. Пропал. Как корова языком слизала, - ответила Черная Лея.
- Как же он вошел, если ты дверь закрыла? Видно, ты и вправду оставила открытую дверь, иначе как бы он вошел? - успокоительно сказала Длинная Зина.
- Дверь я хорошо закрыла, и засов опустила, я это отчетливо помню. - Черная Лея поднесла ложечку с шоколадом к губам, лизнула язычком: - Холодный! - и обратилась к кофейщику: - Джо, нельзя ли это подогреть?!

 

Утренний сон

Мона провела весь вечер на собрании, и вот она идет домой по вечерней улице. Рядом с ней идет высокий мужчина в белом тонком полушубке, с выпущенной рыжей меховой опушкой по швам.
Мужчина поворачивается к Моне и говорит:
– Не могли бы Вы мне помочь с моими рассказами?
У него характерный профиль с пологим лбом, сглаженным мелким подбородком и крупным носом. Где-то она его уже видела, или кого-то очень на него похожего.
– А ты разве тоже рассказы сочиняешь? – спросила Мона. – Вот не знала.
На свете очень много похожих людей; особенно здесь, в Америке, много людей, похожих на встреченных когда-то в России, в Сибири, и на Украине. Это как обратная сторона Луны. Как будто кто-то использует одну и ту же матрицу по несколько раз. Когда Мона была студенткой, ей сказали, что вот в таком-то потоке на таком-то факультете есть девушка, похожая на нее. Мона пошла посмотреть. Пришла во время поточной лекции, открыла дверь в аудиторию и сразу ее увидела. Она сидела в пятом ряду амфитеатра и конспектировала лекцию, похожая на Мону как две капли воды. Мона удивилась и ушла, не стала с этой девушкой знакомиться, и она не подошла к Моне. Как ни странно, Мона ее ни разу не встретила в учебных корпусах или в библиотеке.
Так вот и этот мужчина был определенно на кого-то похож, не было времени вспомнить, на кого. Он шел с левой стороны от Моны, они разговаривали о сочинительстве. Мона на долю секунды отвлеклась, а когда вновь к нему обернулась – это был уже не он. С ней рядом шел другой человек, выше ростом, с сухим, правильным, каким-то стертым лицом, губы в жесткую нитку, прямые светлые волосы. Он был одет в серо-голубиный костюм из какого-то плотного полотна, рубашка с длинным рукавом навыпуск, воротник растегнут.
– О боже мой, ты изменился! – сказала Мона.
– Это уже не ты, – испугалась Мона и побежала вперед.
Он потянулся было за ней, но она пошла вперед очень быстро и скоро оказалась внутри какого-то здания с серым длинным угластым коридором. Под ногами был серый кристаллический песок, тускло блестевший в невидимо откуда льющемся освещении. На очередном повороте она увидела, что дорога расходится на стороны, разделяясь на два узких коридора, скорее лаза. Мона направилась было в левый лаз, ведущий как-бы наверх, хотя уже нельзя было разобрать, где тут верх и где тут низ.
Мона сделала несколько шагов вверх, как вдруг увидела, что наверху лаза, в сером кристаллическом песке прыгает какой-то небольшой зверек. При каждом прыжке его осыпал фонтанчик песка, зверек был маленький, ушастый.
– Наверное, у него длинный тонкий хвост. Наверное, это крыса, - передернулась Мона. – Наверное, их там много.
Она повернула направо и ступила в лаз, ведущий в низ. Мона успела сделать всего несколько шагов, как блестящий песок поплыл у нее под ногами, она упала и покатилась по нему вниз. Они выпали из лаза на берег овальной мелкогалечной бухты, она и вместе с ней большой, сильный и мягкий зверь. Он встал на лапы, отряхнул с себя песок и Мона увидела, что это кошка, крупная сильная кошка. Она пошла вперед, смотря спокойно перед собой огромными зелеными глазами и твердо ступая по каменистому грунту. Мона пошла за ней. Было серое облачное утро. Ее пальто куда-то делось, теперь она была одета в легкое неяркое платье. В бухте было тепло, море впереди едва шевелилось, тихий, неслышный прибой легко накатывался на берег и отступал. На берегу стояли разные предметы мебели и домашнего обихода.
– Это все можно купить, – сказала кошка, – все выставлено на продажу.
Внимание Моны привлек стол с ящиками и дверками с обеих сторон. Стол был деревянный, ярко-зеленый. Дверки были открыты, ящики выдвинуты, и в них стояли и лежали книги, кастрюли, белый бидон. Мона подошла к столу, посмотрела – такой он забавный, надо будет его купить! Где же продавец, прицениться?!
Она оглянулась и увидела группу людей. Они шли по пляжу из левого угла бухты в правый и говорили о сочинительстве. Мона пошла за ними; они не обращали на нее никакого внимания и говорили о своем, как будто она была невидима для них. Мона сжала руки в кулачки, прижала к груди, собираясь с силами, чтобы заговорить с этими важными людьми. Тут кто-то взял ее за левый локоть и вывел из идущего потока в сторону. Мона испуганно закрыла глаза, продолжая идти, потом открыла и посмотрела: это был он, мужчина в сером полотняном костюме.
Он взял ее за руку, разжал кулачок, дунул на ладонь. Правой рукой он обнял ее за талию, продолжая идти рядом. Она сказала:
– Кто ты такой, я не знаю тебя.
Он сказал, недовольно кривя рот:
– Перестань, ты всю ночь со мной плясала. Видишь, сейчас утро, день начинается.
Они пошли вдвоем, он молчал. Мона шла и думала – это такой сон, конечно, сон, надо не забыть его, когда проснусь, ни в коем случае не забыть, это будет замечательная история, может быть, самая лучшая из моих историй. Кошка шла справа от нее, глядя спокойно перед собой огромными зелеными глазами и твердо ступая по каменистому грунту.


 


 

 
 
 

 




 
   
       
 
енным мелким подбородком и крупным носом. Где-то она его уже видела, или кого-то очень на него похожего.
– А ты разве тоже рассказы сочиняешь? – спросила Мона. – Вот не знала.
На свете очень много похожих людей; особенно здесь, в Америке, много людей, похожих на встреченных когда-то в России, в Сибири, и на Украине. Это как обратная сторона Луны. Как будто кто-то использует одну и ту же матрицу по несколько раз. Когда Мона была студенткой, ей сказали, что вот в таком-то потоке на таком-то факультете есть девушка, похожая на нее. Мона пошла посмотреть. Пришла во время поточной лекции, открыла дверь в аудиторию и сразу ее увидела. Она сидела в пятом ряду амфитеатра и конспектировала лекцию, похожая на Мону как две капли воды. Мона удивилась и ушла, не стала с этой девушкой знакомиться, и она не подошла к Моне. Как ни странно, Мона ее ни разу не встретила в учебных корпусах или в библиотеке.
Так вот и этот мужчина был определенно на кого-то похож, не было времени вспомнить, на кого. Он шел с левой стороны от Моны, они разговаривали о сочинительстве. Мона на долю секунды отвлеклась, а когда вновь к нему обернулась – это был уже не он. С ней рядом шел другой человек, выше ростом, с сухим, правильным, каким-то стертым лицом, губы в жесткую нитку, прямые светлые волосы. Он был одет в серо-голубиный костюм из какого-то плотного полотна, рубашка с длинным рукавом навыпуск, воротник растегнут.
– О боже мой, ты изменился! – сказала Мона.
– Это уже не ты, – испугалась Мона и побежала вперед.
Он потянулся было за ней, но она пошла вперед очень быстро и скоро оказалась внутри какого-то здания с серым длинным угластым коридором. Под ногами был серый кристаллический песок, тускло блестевший в невидимо откуда льющемся освещении. На очередном повороте она увидела, что дорога расходится на стороны, разделяясь на два узких коридора, скорее лаза. Мона направилась было в левый лаз, ведущий как-бы наверх, хотя уже нельзя было разобрать, где тут верх и где тут низ.
Мона сделала несколько шагов вверх, как вдруг увидела, что наверху лаза, в сером кристаллическом песке прыгает какой-то небольшой зверек. При каждом прыжке его осыпал фонтанчик песка, зверек был маленький, ушастый.
– Наверное, у него длинный тонкий хвост. Наверное, это крыса, - передернулась Мона. – Наверное, их там много.
Она повернула направо и ступила в лаз, ведущий в низ. Мона успела сделать всего несколько шагов, как блестящий песок поплыл у нее под ногами, она упала и покатилась по нему вниз. Они выпали из лаза на берег овальной мелкогалечной бухты, она и вместе с ней большой, сильный и мягкий зверь. Он встал на лапы, отряхнул с себя песок и Мона увидела, что это кошка, крупная сильная кошка. Она пошла вперед, смотря спокойно перед собой огромными зелеными глазами и твердо ступая по каменистому грунту. Мона пошла за ней. Было серое облачное утро. Ее пальто куда-то делось, теперь она была одета в легкое неяркое платье. В бухте было тепло, море впереди едва шевелилось, тихий, неслышный прибой легко накатывался на берег и отступал. На берегу стояли разные предметы мебели и домашнего обихода.
– Это все можно купить, – сказала кошка, – все выставлено на продажу.
Внимание Моны привлек стол с ящиками и дверками с обеих сторон. Стол был деревянный, ярко-зеленый. Дверки были открыты, ящики выдвинуты, и в них стояли и лежали книги, кастрюли, белый бидон. Мона подошла к столу, посмотрела – такой он забавный, надо будет его купить! Где же продавец, прицениться?!
Она оглянулась и увидела группу людей. Они шли по пляжу из левого угла бухты в правый и говорили о сочинительстве. Мона пошла за ними; они не обращали на нее никакого внимания и говорили о своем, как будто она была невидима для них. Мона сжала руки в кулачки, прижала к груди, собираясь с силами, чтобы заговорить с этими важными людьми. Тут кто-то взял ее за левый локоть и вывел из идущего потока в сторону. Мона испуганно закрыла глаза, продолжая идти, потом открыла и посмотрела: это был он, мужчина в сером полотняном костюме.
Он взял ее за руку, разжал кулачок, дунул на ладонь. Правой рукой он обнял ее за талию, продолжая идти рядом. Она сказала:
– Кто ты такой, я не знаю тебя.
Он сказал, недовольно кривя рот:
– Перестань, ты всю ночь со мной плясала. Видишь, сейчас утро, день начинается.
Они пошли вдвоем, он молчал. Мона шла и думала – это такой сон, конечно, сон, надо не забыть его, когда проснусь, ни в коем случае не забыть, это будет замечательная история, может быть, самая лучшая из моих историй. Кошка шла справа от нее, глядя спокойно перед собой огромными зелеными глазами и твердо ступая по каменистому грунту.